Подводная лодка
Шрифт:
Ветер сразу же грохнул меня дубиной по голове. Это больше не было движущимся воздухом, эфирным элементом, а стало твердой материальной субстанцией, которая забивала мне кляп в рот, как только я открывал его.
Наконец-то шторм, который заслуживает названия «буря»! Я почти вопил от возбуждения. Прищурив глаза, я запечатлевал в памяти волны в действии, картины мира в агонии сотворения.
Потоки брызг хлестали по моему лицу и вынуждали меня укрываться за обносом мостика. Мои веки начали распухать, а ноги в морских ботинках промокли насквозь. Мои краги были равным образом бесполезными. Я давно уже передал их вниз насквозь промокшими. Суставы моих пальцев были белее, чем я их видел когда-либо — суставы прачки.
Ванна из листового металла, в которой мы съежились, сзади была открыта. Это не имело никакого права называться мостиком. Наше место наблюдения не имело ничего общего с закрытым мостиком надводного корабля, которое было сухим, теплым и безусловно предоставляло защиту от ударов моря.
Мостик подлодки U-A был не более, чем щитом или бруствером. Он был открыт сзади, и не предоставлял с этого направления никакой защиты, хотя волны могли опуститься на нас и с кормы.
Основное время вахты я провел по колени в крутящемся потоке, который дергал и тащил меня за ноги, как горный поток в паводок. Не успевала вода уйти в корму и через шпигаты, как уже снова звучал крик Крихбаума «Держись!» и следующий залп ударял по мостику. Я пригибался, как боксер на ринге, опустив на грудь подбородок, но коварные волны вместо прямого удара левой наносили мощный апперкот.
Чтобы удержаться на ногах, я вжался между главным прицелом и кожухом мостика. Было мудрено удержаться, хватая воздух легкими, когда весь отяжелел от мокрой одежды. Нельзя было надеяться только на страховочные пояса, как бы надежно они не выглядели.
Украдкой я взглянул в корму. Невозможно было ничего разглядеть дальше поручней и зенитной установки. Вся корма была укрыта толстым одеялом бурлящей пены. Выхлопные заслонки дизелей были невидимы, как и их клапаны забора воздуха. Двигатели вынуждены были всасывать воздух из отсеков подводной лодки.
Одеяло пены над кормовой частью лодки быстро утончилось и показалась корма, срывавшая последние его клочья. Белые усы воды струились по обоим бортам корпуса. Стали отчетливо видны выхлопные заслонки. Маслянистый голубоватый выхлоп дизеля поднялся в воздух и был сорван порывом ветра прежде, чем он смог расшириться.
Прошло лишь несколько секунд, как новая волна обрушилась на боевую рубку с глухим стуком и поднялась высоко вверх, как прибой разбивается о риф. Две стены сверкающей пены встретились за боевой рубкой, с ревом столкнулись и устремились в небо. Корма скрылась под новым водоворотом. Затем корпус поднялся вверх сквозь крутящиеся потоки, поднял кипящие массы воды вместе с серовато-белой пеной и с содроганием сбросил последние оставшиеся клочья. На несколько мгновений вся корма была видна. Затем волны выбросили свои пенящиеся кулаки и снова покрыли ее. Этот цикл был бесконечным и без вариаций: погружение в воду и всплытие, падение вниз и затем подъем вверх.
Мои конечности были совершенно онемевшими, когда я спустился вниз. Я со стоном стащил с себя резиновую куртку. Все под ней источало влагу. Рядом со мной ругался Дориан. «Кто бы ни придумал это снаряжение — его следует проверить у психиатра: оно впитывает воду, как губка».
«Лучше пожалуйся Командующему», — подковырнул его Айзенберг. «Говорят, он приветствует предложения с низов».
Комментарий Командира о состоянии моря был следующим: «Довольно бурное». Он сидел за столом в кают-компании, перелистывая какие-то синие и зеленые папки.
Я поразмышлял над предположением, что командование подводных лодок забыло о нас. И что тогда? Как далеко мы сможем уйти на нашей самой экономичной скорости? Радиус действия U-A может не иметь себе равных, но как долго мы продержимся без снабжения? Разумеется, на борту лодки можно выращивать грибы. Наша сумеречная темница была бы идеальной средой обитания для грибков — плесень на хлебе доказывала это. Или водяной кресс. Он зарекомендовал себя тем, что может расти при искусственном освещении. Боцман конечно же сможет найти для него местечко — скажем, в проходе. Я вообразил, как мы пригибаемся еще ниже, чтобы увернуться от свисающих плантаций водяного кресса, качающегося на шарнирных подвесках.
В конце концов, мы сможем выращивать водоросли — они богаты витамином C. Должны же водиться и такие, что смогут благоденствовать под плитами настила, удобряемые нефтяными отходами в льяльной воде.
ВОСКРЕСЕНЬЕ, 44-й ДЕНЬ В МОРЕ. «Хрустящие булочки», — сказал Стармех за завтраком, «намазанные изрядным количеством желтого соленого масла, вязкие, потому что они еще теплые внутри — только что из пекарни. И запить их чашкой горячего какао. Не сладкого, предпочтительнее горький сорт — но хорошего качества и горячего. Вот бы дождаться такого денька!»
Он в экстазе закатил глаза и нарочито подогнал рукой к ноздрям воображаемый запах.
«Очень забавно», — сказал Командир. «А теперь изобрази, как едят омлет за счет ВМФ».
Стармех стал тужиться, как при рвоте, давиться, и его кадык при этом судорожно ходил вверх и вниз.
Командир был доволен. Но не старший помощник, который демонстрировал непробиваемую преданность долгу, даже за приемом пищи, аккуратно и полностью поедая свою порцию. Представление Стармеха должно быть переполнило чашу его терпения, потому что он отодвинул свою тарелку в сторону с мученическим видом.
«Уберите со стола!» — позвал Командир дневального, который появился со своей зловонной шваброй. Нос старшего помощника брезгливо сморщился.
Завтрак окончен, я вернулся в кубрик старшин, чтобы немного поспать, если получится. «Там, откуда эта погода пришла, еще хуже», — услышал я на прощание от Командира, когда пошатываясь, проходил в корму через центральный пост.
Подводная лодка снова нырнула носом в волны, и дверь центрального поста грохнулась о переборку с такой силой, что я проснулся. Пилгрим приветствовал появление Айзенберга пародийным поклоном: «Открылись французские окна, и вошел граф». Айзенберг страдальчески ухмыльнулся, с трудом стянул с себя мокрую штормовку и засунул ее сзади стола.
Я удивился, что мог делать старшина центрального поста в штормовке — он ведь не пришел с мостика. Затем я услышал, как вода неистово барабанит по палубе центрального поста, и все понял.
«Эй, послушай», — запротестовал Френссен, «не занимай столько места — засунь свою одежку куда-нибудь еще, а?»
Стук вилок и ножей.
«Боже, меня сейчас стошнит»,
«Тогда я могу съесть твою порцию?»
«Черта с два тебе! Брось-ка сюда вон ту булку».
Как я ни старался, и какие только положения не пробовал, я никак не мог расклиниться в койке достаточно прочно, чтобы не выкатываться из нее или не соскальзывать. К килевой качке я еще как-то мог приспособиться, если ее ритм оставался более-менее регулярным, но меня приводили в отчаяние удары молотом по носу лодки и жестокие толчки, когда нос ударял о воду. И еще были незнакомые угрожающие звуки: тяжелые удары воды по боевой рубке и целая гамма неизвестных акустических эффектов в диапазоне от скрежета и гула, царапанья и трения до назойливого, но нерегулярного грохота над головой с раздражающим аккомпанементом завываний и посвистываний привидений. Моей реакцией было оцепенелое бездействие.