Подводники атакуют
Шрифт:
Над морем только-только занималось утро. Я брился, когда вахтенный командир Дубинский доложил:
— Конвой обнаружен. Курс сто восемьдесят градусов. Я бросился в центральный пост к перископу.
Обстановка для атаки нелегкая: нужно прорывать две линии охранения конвоя и с близкой дистанции, наверняка, в упор выпустить торпеды.
Волнение моря не превышает двух-трех баллов. Ветер — с берега.
Личный состав занимает свои места по тревоге. Мой помощник Коновалов со штурманом Петровым, вооруженные планшетами, специальными таблицами, логарифмическими линейками, колдуют над картами.
Получая
Внимательно наблюдаю в перископ за конвоем. В середину его выделяется своими размерами большое судно. Зову к перископу помощника штурмана Луганского. До войны он плавая штурманом в торговом флоте и хорошо разбирается во всех типах и классах торговых судов.
— Иван Семенович, что это за посудина? Луганский только на миг прильнул к окуляру:
— Тут и гадать нечего. Танкер. Водоизмещением тысяч пятнадцать.
Опускаю перископ в шахту. Открываю герметическую заслонку на переговорной трубе и передаю в центральный пост для информации всего экипажа:
— Выходим в атаку на сильно охраняемый танкер. Курс цели — сто семьдесят. Скорость — десять узлов.
Акустик доложил, что миноносец быстро приближается к нам. По команде лодка уходит на глубину, нырнув под первую линию охранения. С большой скоростью, шумом и воем гребных винтов над нами проносится корабль, на нем и не подозревают, что разыскиваемый ими враг находится под килем эсминца всего в каких-нибудь 15 метрах.
Не сбавляя хода, Л-3 снова всплывает под перископ. Теперь мы между катерами и миноносцами. Прямо по курсу конвоя — самолет. Он ищет подводные лодки.
Пасмурная погода нам благоприятствует, но перископом приходится пользоваться осторожно — поднимать его всего на несколько секунд. За это время нужно успеть осмотреться. Иногда это не удается. Слышны отдаленные разрывы глубинных бомб. Но эта хитрость гитлеровцев — отпугивать возможного противника — нам давно знакома.
Не меняя глубины, мы проходим вторую линию охранения — линию катеров. Их осадка незначительна, и опасаться таранного удара не приходится.
— Боевой курс — двести семьдесят пять, — докладывает Коновалов.
— Есть, ложиться на курс, — командую рулевому Волынкину.
Электрики Анисимов и Бурдюк на станции электромоторов, получив приказание, уменьшают ход до самого малого.
Л-3 успешно прорвалась через обе линии охранения и теперь находится между транспортами и катерами-охотниками. Голова колонны пересекает наш курс. Дистанция медленно сокращается.
— Аппараты, товсь!
Отчетливо слышен гул работающих винтов. Устанавливаю перископ на пеленг залпа и подымаю его. Носовая часть огромного танкера резко обрисовывается на фоне берега. Вот его нос входит в линзу перископа, темная стена медленно ползет в левую сторону к перекрещенным нитям в центре линзы.
— Аппараты, пли!
Лодка вздрагивает. Передо мной загорается зеленая лампочка — торпеда вышла. Второй толчок — снова зеленая вспышка.
На какую-то долю минуты я забыл об опасности. До боли прижав правый глаз к окуляру, смотрю, как точно идут к цели наши торпеды. В центральном посту Коновалов вместе с Зониным считают секунды: «Ноль пять, ноль шесть... десять... тринадцать...» — взрыва нет.
— Неужели не попали? — кричит Коновалов мне в рубку.
— На таком расстоянии трудно не попасть, — машинально отвечаю ему, не отрываясь от перископа.
В эту секунду огромный столб огня и дыма взметнулся над танкером. В центральном посту слышу крики «Ура». Еще взрыв! Снова «Ура». А море горит. На танкере более 10 тысяч тонн горючего — такой огонь не скоро погаснет!
На лодку ринулись катера. Миноносцы открыли огонь, снаряды падают с недолетом. Слышу над головой характерный свист стравливаемого через рубочный люк воздуха. Все ясно. Выпущенные торпеды — это своего рода балласт, освободившись от которого Л-3 стала всплывать, а боцман и механик почему-то не смогли удержать ее на заданной глубине — и мы показали врагу свою рубку.
— Полный вперед. Срочное погружение!
Анисимов с Бурдюком мгновенно увеличили ход. Настюхин переложил рули на погружение. Подводная лодка, набирая глубину, устремилась к горящему танкеру — к единственному месту, где можно было укрыться от глубинных бомб. Море огня — разлившееся на поверхности горючее — было тем барьером, который отделял нас от вражеских кораблей.
Все же серия из восьми глубинных бомб, сброшенных катерами, чуть не накрыла Л-3 в момент ее ухода на глубину. Нам казалось, что какой-то невероятной силы великан бил по корпусу корабля огромной кувалдой. Часть механизмов подводной лодки вышли из строя. Мы снова в самый ответственный момент остались без гирокомпаса.
Надо было отворачивать от горящего танкера. Нырнуть под него заманчиво: больше шансов оторваться от катеров, но в то же время и опасно: тонущее судно навсегда может похоронить под собою подводную лодку.
— Право на борт!
Взглянув на стеклянную крышку магнитного компаса, я увидел, что она вся запотела, картушки не было видно. Пришлось пустить секундомер и маневрировать вслепую — перекладывать рули через определенное количество времени на определенное количество градусов.
А морские глубины вокруг нас громыхали и рвались... Л-3 стремительно уходила от преследования, и взрывы за ее кормой становились все глуше и глуше.
Я спустился вниз, в центральный пост. Настроение у всех приподнятое. Первая победа!
Но меня настораживает работа во время атаки Крастелева и Настюхина. Оба торопливо оправдываются: первый забыл дать команду на электромоторы увеличить ход, второй запоздал с перекладкой рулей. Обоих выручил командир. Зонин, смеясь, говорит, что победителей не судят. Немного раздосадованный, иду к себе в каюту добриваться...
Проанализировав весь ход атаки, я убедился, что рано мы ушли от маяка Богшер. Не имея достаточной тренировки в залповой стрельбе торпедами, выходить в атаку при таком сильном охранении было рискованно. За тяжелую блокадную зиму люди утратили «чувство подводной лодки», особенно боцман и инженер-механик. А от них многое зависит в послезалповом маневрировании.