Подьячий Разбойного приказа
Шрифт:
Из кабака выскочил гонец — не тот, что нас давеча обогнал, тот уже далеко отсюда — залихватски выпил чарку водки, вскочил на коня — гаишников на тебя нет, за вождение в нетрезвом виде — и, приложив к гриве коня ладонь, что-то произнес. Конек, до этого понурый, мол, хозяин, а можно не надо, тут же взбодрился, фыркнул и рванулся вперед, только доски мостовой загрохотали.
Поперек Подола протекала река Пахра, через которую протянулся длинный деревянный мост, с проездными башнями на обоих берегах. Вот в его сторону гонец и рванул.
— Зря он это сделал, — жизнерадостно
— Почему? — прищурился я, глядя на черную точку, в которую превратился гонец.
— Под Бодрым Словом лошадь, конечно, пойдет быстрее, но ведь потом ее откатом ударит. Может прямо на ходу подохнуть.
Я посмотрел на веселую скоморошку.
— Аглаша…
— Нет, я об этом ничего не знаю!
— О чем?
— А вот о том, что ты хотел спросить. А то вечно, стоит что-то сказать, так сразу «Аглаша, а ты ничего не знаешь про то, кто ограбил купца Волкова, боярина Медведева, да дьяка Лисицина?». Можно подумать, я тут самый главный тать в округе
— Да я не об этом!
— Точно?
— Точно.
— А о чем?
Тьфу ты. Заболтала меня, уже забыл, о чем хотел спросить… А, да!
— Аглаша, а сколько Слов ты знаешь?
— Триста тридцать три! — тут же ответила она и показала мне язычок, — Так что нос утри!
Вруша. Она же врет, правда?
Вот чего здесь не хватает, так это вывесок. Вернее, вывески-то здесь были, некоторые даже светились в темноте, если хозяин заведения не поскупился на Слова. Торговые ряды по вечерам смотрелись сюрреалистически: помесь киберпанка, с его сияющими улицами, и русских народных сказок, с бревенчатыми теремами и кафтанами. Киберслав такой.
Так вот — вывески здесь были. Только на них не писали нифига! Хотя вроде народ здесь, по большей части, и грамотный, даже крестьянские дети читать-писать всегда умели, но вот не писали на вывесках буквы. Только картинки, которые, типа, должны подсказать, что здесь находится. И если с торговыми лавками это помогало — калач, значит, хлеб, иголка, значит, одежду шьют… или готовой торгуют… А здесь — семь постоялых дворов и поди пойми, какой из них «Варлама-Передка», который вроде бы самый лучший, по рассказам знающих людей, и как его отличить от двора «Гаврилы-Бирюка», где медовуху водой разбавляют и в мясо не пойми чего могут подсунуть…
— Чего задумался? — хлопнула меня по плечу неугомонная Аглашка. Тут же отхватившая шлепок по предполагаемой родинке от тети Анфии, — Ай! Ты чего?!
— Не забывай, что ты — наш сын, а это — твой отец. Больше уважения, а то нас заподозрят, в чем-нибудь.
— И уж точно — запомнят, а наша цель совсем в другом, — пробурчал я.
— Простите, батюшка! — вредная скоморошка бухнулась на колени посреди повозки, — Нет мне прощения, накажи меня по-отечески! — бросила на меня хитрый взгляд из-под колпака и прошептала, подмигивая, — А лучше — совсем-совсем по-другому!
Я прямо почувствовал, как у меня начинает тлеть кафтан на спине, там, где в меня уперлись
— Ты бы лучше подсказала, где здесь постоялый двор Варлама, — буркнул я.
— Так вон он, — Аглашка указала на тот двор, у ворот которого висело что-то, что я принял за странные очки, — Только туда скоморохов не пускают… а, ну да.
— Куда едете? — с вежливым любопытством спросила жена хозяина, открыв дверь в нашу комнату, которую сняли, на втором этаже постоялого двора Варлама.
— В Москву, за товаром, — машинально ответил я, растерянно глядя на открывшийся инерьер.
«Подвинься, Падди! И ты подвинься, Джо!»
Песня Green Crow сама собой зазвучала у меня в ушах.
Помните, я говорил, что здесь спокойнее, чем в наше время относятся к наготе? Ну, или это мы такие, сексуально озабоченные, а здесь народ поприличнее и не сводит всё к сексу. Так вот — это местное спокойное отношение распространяется не только на наготу, но и на постель.
Нет, в доме, обычно, постель у каждого члена семьи своя. Но на постоялом дворе такими мелочами не заморачиваются — семья? Вот вам комната! А то, что в ней всего одна кровать — так она ж большая! На семерых хватит, а вас всего-то пятеро!
За моей спиной послышалось несколько полуиспуганных вздохов — мои девочки тоже увидели кровать — и один такооой мечтательный, что я несколько напрягся. Тем более, что автора вздоха я не опознал.
— Так, — я повернулся уже с самым спокойным лицом, какое смог изобразить, мол, спать вместе? В одной кровати? Пфф! Легко! — Размещайтесь, располагайтесь… Еленочка, душа моя, проследи за детьми.
Я хлопнул тетю по попке — не потому что хотелось, а потому что по коридору кто-то прошел и надо было отыграть роль «мужа» — и поежился, почувствовав, как мимо меня пронеслись аж три разъяренных взгляда.
— Конечно, Герушка, — тетя обожгла меня горячим взглядом. Эм… Она же тоже отыгрывает роль? Отыгрывает, да?
Так!
Я прошел в комнату и подошел к окну.
— Заприте дверь.
Вот, когда говоришь строгим голосом — всегда слушаются. А не дразнятся. Вот так с женщинами и надо себя вести — строго!
Жаль, у меня не всегда получается…
Я подтащил к окну табурет и выглянул наружу, высунувшись чуть ли не по пояс. Так… Ага…
Уже почти совсем стемнело, а окно выходит на крышу конюшни. Если вылезти и пройти вон там, то… Отлично.
Я с наслаждением оторвал бороду и полез в мешки, за флягой с водой, чтобы смыть грим. Еще и переодеться нужно…
Через полчаса в дверь одного из постоялых дворов Подола — не тот, который Варламов — постучали.
— Кто? — недовольно спросили из-за двери, которую уже заперли на ночь.
— Проезжающий, переночевать, — ответил я.
Заскрипел засов, дверь приоткрылась, упала полоска света, от лампы, которую хозяин держал в руке. Даже не сомневался, что откроет — лишняя денежка никогда не лишняя.