Подземка
Шрифт:
Живет в районе Эдогава. Десять лет как женат, трое детей, старший ходит в четвертый класс начальной школы. За год до происшествия они переехали в новый дом. Год выдался лихим на события: переезд, смена работы, отравление зарином, как он сам говорит с горькой улыбкой.
Но, конечно, 1995 год не может закончиться для г-на Оохаси одной лишь горькой улыбкой по поводу всего, что выпало на его долю 20 марта. Банальные слова, но маленькая и счастливая семья после этого превышающего воображение акта насилия вступила на нелегкий путь. Просто автобус до станции Коива пришел на две минуты раньше, и в силу этой шалости судьбы г-н Оохаси попал в зариновый вагон.
Сейчас
До Накано я ездил со станции Коива. А до Коива — либо на автобусе, либо на велосипеде. Чаще на автобусе.
Около семи утра линия «Джей-ар» еще не битком набита. О сидячем месте можно не мечтать, но люди пока не набиваются как селедки. Для поездки на работу вполне сносно. Я 20 лет проработал поблизости — в отделении Сумида, поэтому первое время долгие поездки переносил с трудом.
20 марта я, как обычно, вышел из дома в начале восьмого. Однако автобус пришел на две минуты раньше расписания. Часто он опаздывает, но именно в тот день поторопился. Я попытался сесть в него, но не успел. Следующий пришел в полвосьмого. Когда я прибыл на станцию Йоцуя, ушло два поезда. Уже потом я понял, автобус пришел на две минуты раньше, и с этого все началось, стало поводом, что ли. Так выбиться из графика — первый случай в моей жизни. Прежде я такого себе не позволял, ежедневно добирался на работу в одно и то же время.
На линии Маруноути я всегда сажусь в третий вагон. В тот день тоже. На платформе Йоцуя в том месте хороший вид. Заканчивается крыша станции, и видна площадка университета Дзёти. Настроение — прекрасное, дышится легко. Но в тот день третий вагон оказался на удивление пустым. Обычно такого не бывает. В районе Йоцуя поезд еще полный, и сесть не удается. Места освобождаются намного дальше. Не знаю, почему, но в тот день в вагоне ехало всего десять человек. Я уселся, но при этом почувствовал что-то неладное. Почти сразу бросилось в глаза, что двое пассажиров сидят в каких-то странных позах. Мужчина завалился на сиденье, будто ему плохо. Женщина сидела на корточках. Она свернулась калачиком, уткнувшись взглядом в пол. Чувствовался необычный запах. Сначала я подумал, что кто-то из пассажиров просто пьян. Пьян и его стошнило. Оттого и запах. Не резкий, а несколько сладковатый, будто что-то прокисло. Но не ацетон. Нам приходится использовать в ремонте ацетон, и я знаю, как он бьет в нос. Здесь — нечто иное. Но я смог сесть, а запах — запах можно потерпеть. Стоило мне сесть, как сразу попытался уснуть. Обычно, заполучив место, я открывал книгу, но в тот день был понедельник, хотелось спать, и читать настроения не возникало. Конечно, глубоко уснуть невозможно. Закрываешь глаза и подремываешь. Но при этом слышишь все окружающие звуки. Вдруг раздалось объявление о прибытии на станцию Накано-Сакауэ. Я поперхнулся, встал и вышел из вагона. Просто рефлекторно.
Вокруг все — как в дымке. Смотрю на лампы платформы — они тоже бледные. Обратил внимание на сухость в горле, закашлялся. Причем очень сильно. На платформе рядом со скамейкой был краник с холодной водой. Решил первым делом прополоскать горло. В этот момент послышался громкий голос: «Человеку плохо! » Кричал крупный молодой человек, по виду — служащий. Поворачиваюсь и вижу: тот мужчина в вагоне лежит, не шевелясь. Так, на боку, параллельно сиденьям. Я чувствовал себя немногим лучше и направился к крану прополоскать горло. Не прекращался насморк, ноги подкашивались, дышалось с трудом. Я обмяк на той скамейке. Минут через пять вынесли на носилках пострадавших. Поезд уехал.
Ко мне подошел работник станции и спросил, с кем из моих знакомых можно связаться. Я передал ему визитку и попросил позвонить этому человеку. Затем меня отвели вверх по лестнице в какой-то станционный кабинет, где предложили посидеть и подождать.
Я даже не мог предположить, что произошло. Только темно перед глазами. Нигде не болит, но сопли ручьем и дыхание — будто я бегун-марафонец. Ноги еле плетутся, нижняя часть тела зябнет и ее крутит в судорогах. Помимо меня, в офис привели еще 4-5 пассажиров. Были и двое на носилках. Похоже, работники станции тоже не понимали, что произошло. Первыми нас расспросили о случившемся работники станции. Минут через 20-30 подъехала полиция, и нам опять стали задавать разные вопросы. Было тяжко, но я старался говорить как можно связней. Кто-то из сидевших рядом потерял сознание. Я боялся умереть, случись со мной то же самое. Я старался разговаривать с разными людьми. Держался и разговаривал.
Тем временем стало худо теперь уже работнику станции. У него тоже все потемнело перед глазами. Мы провели в офисе минут сорок. Работники надышались тем же воздухом, вот им и поплохело. Нам бы следовало поскорее подняться наверх, на воздух.
Наконец мы выбрались на поверхность. Приехали пожарники, соорудили нечто вроде временного лагеря беженцев, куда нас и отправили подождать. Однако меня пробирал холод, и сидеть в таком месте никак не хотелось. На земле расстелили одно тонкое покрывало, ляг на бок — станет только холодней. Шутка ли — на улице март месяц. Поблизости стоял чей-то велосипед, и я на него оперся. «Сознание терять нельзя», — повторял я самому себе. Двое лежали, остальные, так же, как и я, стояли, к чему-нибудь прислонясь. Тело дрожит от холода. Простояли мы так минут двадцать. В офисе провели около сорока минут, здесь еще двадцать. Выходит, целый час мы были оставлены на произвол судьбы, не получали никакой помощи.
В машину «скорой помощи» я не поместился, и добирался до больницы Накано в полицейском автобусе. Там меня положили на кушетку и обследовали. Я лишь понял, что хорошего мало, и почувствовал укол — мне в руку вставили капельницу. Пока я ехал в полицейской машине, по радиосвязи поступала самая разная информация. «Видимо, обладает отравляющим действием». Вот я и подумал, что отравился каким-нибудь ядовитым лекарством. Тогда даже в больнице еще не знали, что это зарин. Но мы-то как были, так и оставались в одежде, пропитанной этим газом. Теперь пожаловались на боль в глазах врачи.
Всю первую половину дня было жутко зябко. Меня закутали в электрическое одеяло, но даже при этом зуб на зуб не попадал. Давление подпрыгнуло до ста восьмидесяти. Обычно, как бы оно ни скакало, выше ста пятидесяти не забиралось. А тут такое высокое. Но я почему-то не беспокоился. О чем беспокоиться, когда я не понимал, что к чему.
В конечном итоге я пролежал там двенадцать дней. Все это время ужасно болела голова. Три дня и три вечера мне клали на голову пузырь с холодной водой. Обезболивающее не действовало, и это ужаснее всего. Однажды целые сутки продолжала то сильно, то слабо болеть голова, словно волны то нахлынут на берег, то откатятся. Была температура. Всего два дня, но под сорок.
Первые три-четыре дня сводило ноги судорогой, было трудно дышать. Будто бы горло внутри чем-то забито. Перед глазами пелена, и сколько ни смотри на улицу, выглядело все, как в потемках. Нарушилась фокусировка, и отдаленные предметы расплывались.
Капельницу ставили пять дней. Пока не восстановились показатели холинэстеразы в крови. Зрачки постепенно вернулись в прежнее состояние, но теперь стоило им сфокусироваться, как в глубине глаз сквозила острая боль, словно от удара током. Словно меня протыкали шилом.