Подземный Венисс
Шрифт:
Шадрах замер, затем попятился: может, его заманили в ловушку? И прицелился в карту…
…но та вдруг захлопала по земле подобно летучей мыши. Ее края загорелись ярко-зеленым светом, который с каждым взмахом перемещался ближе к середине. Как только сияние достигло центра, бывшая гусеница ощетинилась бесчисленными углами. Раздался звук, похожий на плач цикады. Углы обернулись крыльями, острыми как ножи, затрепетали с визгом лезвий, которые точатся друг о друга, и карта взмыла в воздух, переродившись в безголовую стилизованную птицу. Она дважды взвилась над мужчиной, после чего начала кружить, улетая вдоль кромки волн и возвращаясь обратно.
— Тебя зовет. Иди за ней, — проворчал сурикат, не разжимая век.
Шадрах последовал по берегу за летучей картой. Тем временем темнота посылала навстречу новых чудовищ с пучками глаз на ногах и с нелепыми козьими головами. Восьмилапых и похожих на хрупких обезьянок, пригвожденных к панцирям скорпионов. Жуткое отребье, вроде тех злополучных созданий, над которыми тысячу лет тому назад корпел Николас. Как можно было примириться с их уродством, глядя на неземную красоту карты, как можно было такое сочетать? Некоторые представляли собой всего лишь связки истощенных вен алого цвета, что раздувались и опадали и, не имея ртов, кричали о своей боли каждым судорожным движением. Глазные яблоки пучками подпрыгивали вокруг единственной конечности, провожая Шадраха долгими влажными взглядами. Другие твари катались, подпрыгивали, ползли, хотя при всем при этом состояли исключительно из нескольких десятков ног. Многие бились на сыром песке, запутавшись в собственном последе, уже теперь источая запах гниения и могилы. То тут, то там под ноги подворачивались пустые скорлупки искусственных маток, выполненных из полупрозрачного зеленого вещества вроде изумрудного стекла, но прочного, как алмаз, — безжизненные, опустелые. Из покинутых чанов, точно из настоящих утроб, вытекала жидкость; она собиралась в лужи, потом высыхала, так что у расколотых горлышек темнели пятна грязи. Кто-то неуклюже крался по земле, сверкая огромными глазами, кто-то летал по воздуху так, словно ему сломали спину, а в воде кто-то чавкал, и хлюпал, и горестно подвывал своей булькающей песне.
Но только увидев местных собак, мужчина по-настоящему испугался. Они возникли целой сворой, бок о бок, на удивление слаженно преследуя какого-то бедолагу. На лбах у тварей морщинились клочья драной кожи, а шкура псов была чернее непроглядной ночи. Мертвые фиалки их крошечных глаз пронзали мрак будто лазерными лучами.
Уже под носом у Шадраха стая забрала в сторону, развернулась и, не удостоив человека даже взглядом, бросилась за неким существом, которое, тяжело отдуваясь, хромало вдоль берега. Несчастный передвигался на живых ходулях; тело его напоминало слизняка, а голова — личинку. Собаки метнулись жертве под ноги, а когда она, пища и визжа от ужаса, опрокинулась, принялись раздирать ее клыками, каждый — в человеческий палец, если не больше. Шадрах остолбенел, не в силах оторваться от жуткого зрелища. Если его изберут следующей жертвой, все кончено. Окончив кровавое дело, псы принюхались, восстановили четкий боевой строй и потрусили дальше. Последний, догоняя свору, обернулся к Шадраху, и у мужчины застыла в жилах кровь. Между носом и фиолетовыми глазами он увидел на морде вживленное прямо в плоть женское лицо с темными глазами, крутыми бровями, маленьким носиком и даже парой золотистых локонов по краям. Полный свежего мяса рот был густо вымазан кровью. Что-то во взгляде, полном и ужаса, и триумфа, заставило Шадраха трясущимися руками направить на тварь пистолет. Но та уже развернулась обратно и устремилась вслед за сородичами по кромке моря, так что волны плескали у лап.
Когда стая уже темнела на горизонте, из груды останков ходульщика послышался голос:
— Голлукс полагает, они убежали, ведь правда?
Мужчина вздрогнул от неожиданности. Потом подошел к обагренному трупу. Глазные яблоки были вырваны из глазниц, черепная коробка, почти обглоданная дочиста, болталась на целиком обнажившемся, словно актриса после спектакля, грубо изглоданном позвоночнике. Шадрах прицелился.
Тут вновь раздалось:
— Голлуксу известно, что они убежали, ведь правда?
— Откуда берется этот голос, Иоанн? — спросил мужчина.
— Не знаю, — отвечал сурикат, но вид у него был необычайно встревоженный.
А голос уверенно, хотя и еле слышно, сказал:
— Помоги Голлуксу. Голлукс живой, живой Голлукс. Раскрой череп.
— Ты что такое? — произнес Шадрах.
— Раскрой череп, и увидишь: я Голлукс, это я.
Сурикат у плеча неубедительно хихикнул. Над головой терпеливо кружила карта.
— Что делать, Иоанн?
— А что ты теряешь?
— Да уж больше, чем ты.
Мужчина все-таки замахнулся ногой и пинком раскрыл черепную коробку.
Внутри оказался буроватый «мозг» цвета глины, который тут же выскочил наружу и расправился в полный рост — примерно с ребенка.
У странной твари было горизонтальное тело на четырех ногах; впереди оно сужалось, а сзади оканчивалось мясистыми ягодицами, за четверть торса от которых поднималась глиняного цвета шея, увенчанная овальной головой с жидкими волосами, развевающимися, будто на сильном ветру. Посередине головы чернела одна-единственная круглая дыра: Шадрах предположил, что это глаз. Рта у существа не было, вероятно, оно говорило с помощью анального отверстия. Тварь живо прошлась туда-сюда, словно желая размяться после долгого заточения.
— Ты кто?
— Голлукс говорит спасибо, — ответило существо.
Мужчина прицелился из пистолета.
— Ты кто?
Тварь помялась с ноги на ногу, пробубнила что-то подозрительно похожее на «Голлукс» и прибавила:
— Ты нездешний.
— А у тебя дырка в заднице вместо рта! — Шадрах засмеялся, пока по его лицу не потекли слезы.
— Ты откуда? Что у тебя на руке? — осведомилось существо.
— Это голова суриката, — пояснил мужчина, когда немного пришел в себя. — Я пришел сверху, оттуда, где светит солнце.
— Голлукс ни разу не видел солнца.
— Я тоже ни разу не видел таких, как ты.
— Я единственный Голлукс.
— Твой создатель — Квин?
— Да. Он воспользовался схемой из древней сказки. Какой у тебя изъян?
— Изъян?
— Здесь у каждого свой изъян. Голлукс желает знать, какой у тебя.
— Кажется, я свихнулся, сошел с ума, и у меня на руке сурикат.
Существо серьезно кивнуло.
— Вот уж правда изъян.
— А какой у тебя?
— Я — Голлукс. Голлукс без единого порока. Мой изъян — это место. Голлукс не должен был храниться в черепе Лебедепчела. Это его недостаток — взять Голлукса вместо мозга.
Шадрах поднял голову, посмотрел налетающую карту и спросил:
— Тогда скажи, какой у нее изъян?
— Кратковечность, — ответил Голлукс. — Карте полагается долго жить. А эта уже умирает: кружит все ниже и ниже, и память ее слабеет. Не знаю, куда ты собрался, но с ней не дойдешь.
— Не слушай его, — вмешался сурикат. — Эта тварь, видно, любит почесать языком. И даже не представляет, о чем говорит. С картой все в порядке. Она тебя приведет куда нужно.
Бывший мозг отозвался, не дав мужчине ответить:
— Я — Голлукс. Голлуксу многое известно. Он знает, что карта скоро умрет. У суриката есть изъян: он — только голова. У тела была половина правды, у головы была половина правды. Карта летает все ниже и ниже. Кругами.
Прекрасная птица и впрямь потускнела; острые крылья чуть ли не задевали волосы Шадраха.
— Что-то мне подсказывает, Иоанн, — произнес мужчина, — что ты врешь.
— Но мы же так породнились, — насмешливо отозвался сурикат. — И ты поверишь не мне, а этому куску сырого мяса?