Поединок крысы с мечтой
Шрифт:
2005
Лем Непобедимый
Умер Станислав Лем. Чтобы доставить как можно меньше беспокойства почитателям своего таланта, великий фантаст уходил из жизни постепенно: он давал нам возможность смириться с этим неизбежным фактом. Больше десятилетия назад Лем окончательно перестал писать фантастику. Несколько лет назад ограничил себя в футурологии. Незадолго до смерти перестал давать интервью и выступать даже с краткими комментариями на естественнонаучные темы.
Вклад пана Станислава в мировые science fiction, fantasy, футурологию,
Обычные писатели-фантасты создают свою Вселенную, параллельную реально существующей, – и этим вполне удовлетворяются. Станислав Лем соорудил сразу две Вселенные, не противоречащие одна другой, и обе населил своими персонажами. Во Вселенной-С (серьезной) Крис Кельвин, герой «Соляриса», играл в этические поддавки с разумным Океаном, Роган, герой «Непобедимого», бегал от смертельно опасной кибернетической мошкары, а навигатор Пиркс охотился на сбрендившего Сэтавра и устраивал дознание среди экипажа, пытаясь вычислить крипторобота. Во Вселенной-Н (несерьезной) наглый американский репортер в одиночку предотвращал Конец Света, дураковатые гении Трурль и Клапауций (из «Кибериады») создавали виртуальных драконов, чтобы получить от них трепку, а коварные астронавты с Альдебарана не выдерживали столкновения с алканавтами из польской глубинки...
Впрочем, Лем не был бы Лемом, если смирился бы с им же сотворенной дихотомией. Потому-то самый его любимый персонаж, звездный путешественник Ийон Тихий, оказался меж двух этих миров.
Первоначально Тихий возник как персонаж игровой, юмористический. Даже не столько персонаж, сколько полигон для многочисленных лемовских парадоксов. Чаще всего раннего Ийона Тихого эксплуатировал профессор Тарантога – этакий гибрид мини-Саваофа и макси-Франкенштейна, наделенный, впрочем, добродушием Айболита и рассеянностью Паганеля. Тарантогу интересовало, не выйдет ли чего веселенького, если замедлить время? а если закольцевать его в петлю? а если?.. Тихий честно служил познанию и грамотно смешил публику, пока находился в космосе. Он «размножался» с помощью календаря, боролся с разумным картофелем, устраивал охоту с помощью мины с часовым механизмом и доводил до исступления аборигенов, отказываясь понимать значение слова «сепулька»...
На Земле, однако, Тихий кардинально менялся. Четыре рассказа, включенные в цикл «Из воспоминаний Ийона Тихого» (плюс «Доктор Диагор»), – быть может, самые жуткие (по сюжетике) творения пана Станислава. От ернической, временами откровенно глумливой интонации не оставалось и следа. Читателям были явлены болезненно-мрачные типы, демонстрирующие герою изобретения, от которых холодеет сердце: законсервированную слепоглухонемую душу или машину времени, которая убивала своего создателя.
Тихий стал универсальным героем Лема. Он
Поздний Ийон Тихий (из «Осмотра на месте» и «Мира на Земле») начисто растратил все свои давние черты «космического Мюнхгаузена» и почти готов был прибиться к Вселенной-С взаимен погибшего (в романе «Фиаско») навигатора Пиркса. Чтобы вместо точки явить многоточие, Лем подумал – и законсервировал свои постройки на веки вечные. При этом загодя написанный «Футурологический конгресс» с участием Тихого оказался эдакой мемориальной табличкой у могильного камня человеческой цивилизации.
...Вот вы сидите вместе с приятелем погожим летним вечером в отличном ресторане, вкушаете куропатку и запиваете коллекционным шабли. И тут ваш приятель дает вам нюхнуть контрабандного снадобья... О ужас! Куропатка превращается в кормовую свеклу, шабли – в денатурат, ресторан – в бетонную клетушку, а за окном вместо лета метет зима. «Как ужасно мое представленье!» – кричите вы, но снадобье называется «отрезвин», поэтому «представленье» было прежде. А сейчас – кондовая реальность. Нравится?..
Это – «Футурологический конгресс». За три десятилетия до кинобратьев Вачовски фантаст Лем смоделировал картину, еще более безнадежную для человечества, чем в «Матрице». Цивилизация уже практически умерла, задушенная нехваткой всего, чего возможно, и лишь благодаря химии она еще не подозревает о своей кончине. В воздухе интенсивно распыляют галлюциногены, в результате чего свинцовые мерзости жизни выглядят позолоченными приятностями.
В конце 80-х, когда повесть была впервые полностью переведена на русский, она угодила в один контекст с легальными Оруэллом, «Дивным новым миром» Хаксли и замятинским «Мы». Ущемление гражданских свобод при тоталитаризме осуждалось априори, и в этом смысле «Футурологический конгресс» плавно вписывался в антитоталитарный ряд: в мире Лема человечеству было отказано в праве получать достоверную информацию о действительности.
Хемократия представала одним из изощренных антиподов демократии, а мазохистское желание героя повести побыстрее разделаться с розовыми очками (прием «отрезвина») для тогдашнего читателя воспринималось как акт мучительного освобождения. Мировая гармония, основанная на вранье, казалась еще более оскорбительной для человека, чем суррогатное миролюбие из «Возвращения со звезд» того же Лема (где с помощью химии подавлялась агрессивность). Финальное срывание всех и всяческих масок становилось очистительной акцией – болезненной, но необходимой.
Гораздо позже внезапно выяснилось, что данная трактовка «Футурологического конгресса» была несколько односторонней. Романтическое негодование времен «бури и натиска» заметно поблекло: фантастическая хемократия показалась отнюдь не самой худшей (по крайней мере, самой безболезненной) формой насилия социума над личностью. Политическая пропаганда, массовая культура или торговля, если разобраться, предлагали индивиду тоже суррогаты в разнообразных ярких упаковках; химия упрощала все процессы, делала их более эффективными – только и всего.