Поединок крысы с мечтой

Арбитман Роман

Вернемся к силикону. Николай Псурцев с равным успехом – в смысле наращивания форм – пользуется сразу двумя силиконовыми модификациями. Поскольку сюжет практически скрыт за синтетическим наполнителем, читателя невозможно грамотно держать в напряжении. Остается только держать того же читателя в приятном возбуждении, замыкая все тропы на единственной сфере человеческой жизнедеятельности. Смерть? Оч-чень эротично: «Он внимательно разглядывал полковника... надеясь увидеть торжествующий момент оргазма Смерти». Ключ в двери? Еще более эротично: «Ключ вошел в замок, как член во влагалище». Солнышко в небе? Суперэротика, вечный кайф: «Солнце светило уже без прежней любви, вернее, без прежнего желания трахнуть тебя, кончить на тебя своей красящейся коричневой спермой». Каждую метафору, каждое сравнение таким же образом можно развернуть на пару страниц, листаж возрастает фантастическим образом. Куда взгляд ни кинь, всюду клин. Или, как говаривал персонаж известного анекдота, глядя на нарисованные врачом квадратики, точечки и кружочки: «Доктор, да вы просто сексуальный маньяк!»

Вторая модификация силиконового наполнителя, возможно, менее эффектна, но несравненно более эффективна. Автор активно пользуется таким изобретением

человеческого гения, как однородные члены. Причем писатель расходует их в таком количестве, что они трансформируются в нескончаемый многочлен. Если уж героиня взялась готовить на кухне, автор щедро перечисляет «картофель, капусту, морковь, свеклу, огурцы, помидоры, чеснок, редьку, манго, киви, лимон, ананасы, сало, корейку, спаржу, шпинат, салат, укроп, кинзу, черемшу, урюк, яблоки, зеленый и красный перцы, орехи, семечки, груши» и так далее, заканчивая список неизбежным хреном со всевозможными аллюзиями (см. разновидность силикона № 1). Само собой, если герой взялся кушать, писатель заботливо упомянет «колбасу трех сортов, и ветчину, и соленые грибочки, и авокадо, и баклажаны, и вальдшнепов, и гурийскую капусту, и филе из почек, и вязигу, и исландскую сельдь, и курицы, и кулебяку, и лососину, и ножки свиные и телячьи, и плов с изюмом и овощами», и прочие ценные блюда еще на пару абзацев – отчего заголовок книги кажется особенно лживым: при эдаком изобилии любая завалященькая тень отца Гамлета не останется ненакормленной. Да и с питьем в романе все в порядке. Даже когда сочинителю необходим только один предмет из обширного списка многочленов, он не преминет привести этот уже чисто виртуальный перечень: «Нехов подумал, что сейчас неплохо было бы выпить, и непременно виски, не водки, не коньяка, не сливовицы, не ракии, не джина, не шнапса, не текилы, не вермута, не сухого, не портвейна, не самогона, не браги, не шампанского» и так далее – в данном списке напитков, которые почему-то не пожелал употребить герой, отсутствуют разве что сакэ, граппа и тройной одеколон. Ну и, естественно, когда речь заходит о женщине, немедленно выясняется, что герой Николая Псурцева «всегда мечтал о женщине именно с такими плечами, лопатками, руками, бедрами, ногами, пятками, с таким затылком, с такой талией, с таким весом, с такой печенью, с таким желудком» и т. п. в соответствии с классическими учебниками анатомии (не упомянуты, пожалуй, только гипофиз и седалищный нерв).

Понятно, что с помощью подобной прогрессивной методики можно заполнить текстом не только шестьсот сорок, но и восемьсот страниц. Не исключено, такое полотно Н. Псурцев рано или поздно создаст, и в этом произведении призракам будет-таки что покушать. Читателю же в отличие от призраков наверняка придется хуже. Ибо и новый роман почти наверняка вновь окажется вялым, нудным, нестоящим, маловажным, неинтересным, захудалым, пустяковым, плевым, ерундовым, слабым, скверным, дурным, дрянным, неважнецким, паршивым, хреновым, аховым... велик соблазн, пользуясь любимым псурцевским приемом, растянуть и свою рецензию: в конце концов мне ведь тоже платят построчно.

1995

Пыльные шлемы комиссаров Каттани

В. Корнеев. Убийство в отеле «Континенталь». М.: Мысль

Проведенный недавно контент-анализ полутора сотен отечественных и зарубежных детективных текстов позволил, среди прочего, сделать любопытное наблюдение: оказывается, в наших детективах приезжие предпочитают останавливаться в гостиницах – в то время как путешественники из западных детективов упорно поселяются в отелях. Этот в высшей степени парадоксальный вывод невольно возвращает нас к знаменитому исследованию оппозиции «гостиница – отель», предпринятому свыше десяти лет назад международной культурологической экспедицией Якова Дерриды и Мигуэля Храпченко. Именно тогда экспериментальным путем были сепарированы оба хронотопа. Стало ясно, что в произведениях указанного жанра постояльцы гостиниц могли подвергнуться лишь мелким неприятностям (отключение электричества и воды, кража со взломом, легкий мордобой и преждевременное выселение из уже оплаченного номера). Жителей отелей, напротив, подстерегали опасности куда более серьезные: вооруженный гангстер по соседству (см. Р. Чандлера), лифт-убийца (см. А. Хейли) или, на худой конец, международный конгресс мафиози (см. А. Кристи). К сожалению, наш соотечественник Виктор Корнеев невнимательно прочел фундаментальный труд Дерриды—Храпченко и потому имел неосторожность в самом начале своего романа поселить персонажа – пусть эпизодического, пусть итальянца – в отеле. Результат подобной акции отражен в названии произведения.

Справедливости ради заметим, что вышеозначенное убийство было совершено автором только ради заголовка и никакого значения для последующего сюжета не имело. Равно как и множество других действий и бездействий в четырехсотстраничном романе, изданном в конце минувшего года, но написанном явно не позднее 1991-го.

Черты советского антисоветского детектива, свойственные тому краткому периоду истории, видны невооруженным взглядом. Уже действуют неотрицательные агенты ЦРУ, но к ним еще придан в помощь полковник КГБ Токарев с усталым человеческим лицом. Совместные предприятия уже вошли в моду, но еще подозрительны (в романе подозрения отнюдь не рассеиваются). Бывшие руководители различных рангов уже замешаны в афере с золотом, оружием и кокаином, однако вопросы о причастности к тем же делам нынешних бонз аккуратно обойдены. Видно, что автор уже читал Ладлэма (иначе откуда бы взяться в романе команде «Бета» – интернациональному заговору против Запада и Востока одновременно?), но еще не читал Тополя с Незнанским (потому скуп на всевозможные громкие фамилии, наличие которых могло бы придать роману оттенок сенсационной документальности). Разоблачительный пафос произведения сосредоточен во фразе: «“Астар-Союз” (то самое подозрительное советско-итальянское СП. – Р. А.) должно служить своеобразным посредником между теми, кто остался не у дел в результате перестройки... и теми, кто сможет

обеспечить их необходимыми средствами для ведения борьбы против всяких демократических сил...». И словечко «всяких», и общий стиль повествования красноречиво свидетельствуют о принадлежности «Убийства в отеле “Континенталь”» именно к 1991 году. Эта эпоха бури и натиска легко унифицировала язык детективных произведений, штык был приравнен к перу, и безумная стройность газетных штампов распространялась едва ли не на все области культуры с быстротой эпидемии чумы. Автор, конечно, мог похвастать индивидуальными перлами (типа: «За какие-то доли мгновения его профессиональный мозг оценил ситуацию и сделал правильный вывод...»), но в остальном выглядел типичным представителем дружной когорты. Лирический запев в начале, когда главный герой видит из окна вагона населенный ландшафт («И в каждом из этих домиков своя жизнь, свои радости и проблемы, печали и надежды», – подумал Симакин и тут же вспомнил о доме, о своих стариках...»). Гневное осуждение темного прошлого в середине повествования («За годы учебы в университете ему опротивело многое из того, что пропагандировалось как неотъемлемая часть советского образа жизни: официальная ложь и двуличие власть имущих, пренебрежение к человеческой личности и бесцеремонное вторжение в жизнь рядовых людей через прописку...»). И, наконец, финал, посвященный по-прежнему актуальным печалям и надеждам полковника («Одна надежда, считал Иван Борисович, на молодежь. Но сумеет ли и она выдержать испытание рынком? Возродит ли душу России?..»). Вот и сказочка вся.

Чего у автора романа не отнять – так это знания места действия. Если описывается Рим, то можете не сомневаться: романист лично там побывал, осмотрел достопримечательности по прейскуранту. Может быть, даже жил в отеле «Континенталь». Правда, что с ним самим приключалось в этом Бермудском треугольнике детективных жанров, мы не узнаем никогда.

1994

Опера заколдобило

Николай Леонов. Наемный убийца: Повесть Журнал «Смена»

В свое время книги братьев Вайнеров подкупали читателей уже тем, что авторы (невзирая на строгую инструкцию) оставляли своим героям максимально возможное количество свободы: место встречи изменить нельзя, зато все другое – пожалуйста, с нашим удовольствием. В книгах коллеги Вайнеров писателя Николая Леонова, напротив, всегда присутствовал некий императив: не только место встречи, но и время встречи, и состав участников изменять было нельзя категорически. Не рекомендовалось также изменять прическу, Родине, жене. Сыщик Лев Иванович Гуров, любимый герой Ник. Леонова, в эту схему укладывался почти идеально. Почти – потому что в последней повести автор все-таки внес живой штрих в биографию героя: «Обычно, когда у него случались неприятности либо тоска заедала без видимых причин, Гуров шел в тренажный зал, в баню и, если пришло время, в парикмахерскую, затем надевал свежую рубашку, парадный костюм, новый галстук...» Поскольку сам автор признавал, что лучше Гурова сыщика вообще не найти и что он практически никогда не терпит поражений, легко было вообразить повседневный облик героя в период полосы везения: длинные патлы, помятый лоснящийся костюм, несвежая рубашка плюс засаленная тряпочка вместо галстука. Однако читатель, вообразивший такую идиллию, неправ. Гуров во всех произведениях (и особенно в повестях самого последнего времени) был свеж, подтянут, благоухал и держался франтом. Из чего вытекало, что неприятностей у него хоть отбавляй.

И это было действительно так. Просто в прежние годы неприятности герою Леонова доставляли, в основном, недоуловленные преступники. Потом – преступники и недогадливое начальство. Потом – преступники и коррумпированное начальство. Потом – мафия, насквозь продажное начальство и депутатский корпус. Потом – все вместе взятые плюс КГБ. Потом – вообще все и всё, кроме по-прежнему неизменных (как в античной трагедии) места, времени встречи и т. п.

В новой повести дополнительные неприятности обеспечивает Гурову не столько искомый убийца (как можно подумать, исходя из названия), сколько коллега Дитер Вольф, приехавший из ФРГ на поиски русского киллера, который в Мюнхене пришил крупного немецкого рэкетира. Настолько секретного, что даже жена покойного «не подозревала, что ее муж – крупный рэкетир и располагает очень большими деньгами».

Чтобы не тратить время на пересказ сюжета, отмечу лишь, что Ник. Леонов определенно взял за основу отдельные перипетии американского кинобоевика «Красная жара», где русский милиционер Шварценеггер в паре с американским полицейским Белуши преследовали грузинского террориста с плохо запоминающейся фамилией Руставели. Писатель только сделал небольшую поправку на германский менталитет в духе пословицы «что русскому здорово, то немцу смерть». Причем германца спасает от смерти лишь то чудесное обстоятельство, что преступные «авторитеты» в провинциальном городке в сердце России (куда Лева с Дитером забрались в поисках киллера) представляют собой скопище клинических идиотов, не знающих даже элементарных вещей – вроде тактико-технических данных ручной гранаты Ф-1.

Отметим любопытное свойство детективов Ник. Леонова: чем больше народа противостоит Гурову, тем ниже интеллектуальный потенциал каждого. В «Выстреле в спину», одной из первых повестей о молоденьком тогда Леве, сыщик вел поединок с одним, но умным гадом. В «Наемном убийце» количество желающих свернуть Левину деятельность (а заодно и шею) столь велико, что даже их совокупный ай-кью не сопоставим с гуровским. Чтобы не угробить сюжет на корню, автор вынужден немного подгонять Гурова под общий уровень. Только этим можно объяснить юмор главного героя: «Жизнь простая, как попка новорожденного». «Не улыбайся так глупо, словно тебе за пазуху сунули холодную лягушку». Или просто: «Инспектор, твоя фамилия случайно не Достоевский?». Короче говоря, «в нос ударило таким амбрэ, что опера заколдобило». Впрочем, последняя фраза принадлежит автору. Ему же мы обязаны гениальным сравнением участкового инспектора с дореволюционным земским доктором: «от него можно было схлопотать без протокола, но зато по совести» (видение земского врача с чеховской бородкой, составляющего протокол, без сомнения, относится к числу незабываемых).