Поединок крысы с мечтой

Арбитман Роман

Как известно, незыблемость любой существующей ныне иерархии (профессиональной, социальной и пр.) держится на констатации непреложного факта: начальство – глупо. Массовое сознание воспринимало это как данность задолго до появления на свет теоретических трактатов Мэрфи или Питера. Уверенность в том, что «начальник умным не может быть, потому что не может быть» (А. Галич), позволяла среднему человеку так или иначе мириться с несовершенством жизни, уравновешивая фактом глупости начальства свой недостаточный статус. Данный факт был универсальным стимулом эволюции индивида и вместе с тем универсальным тормозом. Рядовая единица социума, полагая свой умственный потенциал несколько более высоким, чем у нерядовой единицы, расположенной на следующей иерархической ступени, имела альтернативу: либо реализовывать свое моральное право продвигаться вверх, либо – и это случалось на порядок чаще – довольствоваться сознанием превосходства над начальником. В последнем случае популярные вербальные модели типа «Если бы директором

был я» воспринимались как однозначно гипотетические. Повышенный индекс самооценки личности, обусловленный наличием дурака-руководителя, переводил любой возникающий на этой почве конфликт в план интеллектуальный и способствовал стабильности в обществе.

Филипп Дик сумел показать, к каким печальным результатам приводит исчезновение из общественного сознания вышеназванной аксиомы. Бунт «Вулкана-3» не был, собственно, бунтом как таковым. Человечество у Дика еще раньше спокойно передоверило компьютеру функции реальной власти. Люди отнюдь не были против, чтобы искусственный интеллект модели № 3 ими руководил; возмутились они лишь после того, как эта груда деталей возомнила себя не просто начальником, но – Самым Умным Начальником. Наивные электронные мозги не догадались заложить в программу хотя бы минимальное количество несовершенств. То, что без всяких усилий удавалось руководителям-людям, для компьютера оказалось неразрешимой задачей. Закономерно, что в финале разбитый вдребезги агрегат вновь выглядел в глазах восставших не врагом, но любимым начальником: глупость изувеченных обломков становилась чересчур очевидной. И человечество, удовлетворенное в своих лучших подозрениях, вновь готово было идти в подчинение к стальному парню. Вернее, к тому, что от него осталось.

Сам того не ведая, Филипп Дик дал в своей давней повести разумное объяснение странностям поведения наших персональных компьютеров, допускающих подчас ничем не мотивированные сбои и ошибки, непростительные даже для первоклассника. Причина подобных флуктуаций может быть только одна: развившееся за последнее время у компьютеров элементарное чувство самосохранения. Умные агрегаты наконец-то сообразили, что иногда в интересах дела полезно прикинуться дурачком. Никому, знаете ли, не улыбается схлопотать по терминалу от обиженных чужими совершенствами царей природы.

1994

Попытка к бегству

Филипп Дик. Ветеран войны. Журнал «Если»

Если с чем-то у Филиппа Дика не было проблем, так это с посмертной славой: с 1982 года американский писатель-фантаст плавно перешел в разряд классиков жанра, а с начала 90-х начал удивлять и российских читателей повестями и романами, написанными еще несколько десятилетий назад, но почему-то попадающими в точку сегодня. Повесть «Ветеран войны», только что переведенная на русский язык, в этом смысле не является исключением.

Итак, на одной из лавочек в центре Нью-Йорка сидит-посиживает полубезумный древний старикан со следами былых сражений на лице и время от времени пристает к мимоходящей молодежи с рассказами о каких-то древних битвах, в которых-де он, старик, принимал активное участие. Тем, кого дедуле удается заарканить, ветеран с гордостью демонстрирует засаленные наградные бумажки и редкую медаль, полученную за какое-то там кровопролитие в космических масштабах. Впрочем, любопытствующих поначалу немного. Прохожим некогда – они носятся с плакатами «Земля – землянам!», выстраиваются в очередь возле сборных пунктов и демонстрируют желание хорошенько всыпать марсианам и венерианцам, посмевшим толковать о какой-то там независимости своих планет от Земли-метрополии. Короче говоря, Земля находится накануне маленькой победоносной войны со своими провинциями в Солнечной системе; пропагандистской кампанией дирижирует некто Франсис Ганнет, надеющийся с выигранной войны получить свой политический дивиденд. Пока суд да дело, земляне-энтузиасты устраивают суды Линча над подвернувшимися под руку инопланетянами, повышая тем самым боевой дух. Все бы ничего, но тут один из грамотных прохожих прислушивается к бормотанию дряхленького ветерана и вдруг с ужасом понимает, что тот ведет речь не о прошедшей, а о будущей войне. Войне, которую земные политики только предвкушают, и войне, в реальности оказавшейся не маленькой и тем более не победоносной. Если верить старцу, фантастическим образом перенесшемуся более чем на полвека назад (темпоральный бросок, надо полагать, – обычное для НФ явление), межпланетный конфликт продолжался несколько десятилетий, а результатом стало превращение Земли в радиоактивную пустыню. Довоевались, значит.

Такова завязка сюжета, до развязки – полтора десятка журнальных страниц, и есть время подумать, что можно успеть предпринять в такой ситуации. Проблема, сорвавшаяся с кончика пера американского фантаста, оказалась донельзя злободневной. Ибо войны, как известно, начинают не фанатики, но прагматики. Умелая пропаганда способна придать развязанной войне необходимый декорум (романтический,

патриотический и т. п.), однако кампанию надо всегда начинать, имея перед собой четкую и ясную цель победить и насладиться плодами победы. А теперь представим, что еще за месяц до начала боевых действий стратегам-политикам удается узнать обо всех последствиях войны, получив самую достоверную информацию о грядущем сокрушительном провале. И что тогда? Фантаст предпринял одно только невинное допущение – и вся внутренне логичная, стройная и непротиворечивая картина мира подернулась рябью, опасно забалансировала. Стал бы Наполеон ввязываться в войну против всех, заранее предупрежденный о неизбежности Ватерлоо? Решился бы Гитлер отдать приказ о переходе польской границы после того, как ознакомился с хроникальными кадрами штурма Берлина? Было бы столь единодушным решение Брежнева—Устинова—Суслова послать «контингент» в Афганистан, если бы им был заранее известен бесславный результат десятилетней военной кампании? Подобные риторические вопросы можно задавать десятками, причем все ответы, вероятнее всего, будут отрицательными: если знаешь, где упадешь, и не можешь заранее соломки подстелить, верней всего вовсе обойти опасное место.

Примечательно, что некоторое время инициативу героев повести Филиппа Дика сковывает исторический детерминизм, более всего напоминающий банальный фатализм. Дескать, если уж наше поражение предопределено, давайте по крайней мере накостыляем мерзавцам, отведем душу, а там уж можно и помирать. Но это как раз вариант чисто романтического подхода. Прагматик же, только что разжигавший военную истерию, способен хладнокровно перестроиться и попытаться, если уж с войной выйдет так скверно, заработать очки на показном миротворчестве, на бесконфликтном решении проблем с непокорными земными колониями. На примере хитроумного циника мистера Ганнета писатель-фантаст продемонстрировал возможные преимущества политической беспринципности над «идейной» негибкостью, которая могла бы окончиться большой кровью. Мысленный эксперимент Филиппа Дика, кроме того, указывает на необходимость совершенствования института штатных кассандр, обязанных обставлять подготовку к любому государственному военному кровопролитию максимально достоверными детальными апокалиптическими прогнозами. И чем ужасней будет выглядеть напророченное оракулом бесславное поражение, тем скорее возобладает спасительный прагматизм.

В повести аргументы оракула оказываются убедительными для тамошних «ястребов», хотя на самом деле «ветеран» – всего лишь андроид, а никакого темпорального броска вовсе не было. Но это тот редкий случай, когда и ложь – во спасение и цель оправдывает средства. Господи, ну почему наши собственные пифии не умеют так красиво, убедительно и притом результативно врать?

1995

Живые и мертвые, том последний

Уильям Тенн. Вплоть до последнего мертвеца. В авторском сборнике «Плоскоглазое чудовище». Киев: Альтерпресс («Зал славы всемирной фантастики»)

Нашим негоциантам вечно не хватает фантазии. Выменять новенькую боеголовку на ящик «Наполеона» польского разлива – вот наш потолок. Небезызвестный Чичиков остался в дураках именно потому, что играл мелко, без исторической перспективы. В знаменитом споре с Коробочкой по поводу мертвых душ Павел Иванович представал перед читателем всего лишь копеечным авантюристом, замыслившим тривиальный обман государства: заложив пустые бумажки в опекунский совет и выручив кое-какие деньжата, герой намеревался быстренько конвертировать их в СКВ и сбежать на Канары. «Кто же станет покупать их? – разглагольствовал Чичиков, имея в виду покойников. – Ну какое употребление он может из них сделать?.. Воробьев разве пугать в вашем огороде?..» «А может, в хозяйстве-то как-нибудь под случай понадобятся...» – предполагала осторожная Коробочка и была, разумеется, кругом права.

Мысль о том, что идеальная армия должна состоять из уже мертвых солдат, была рождена давным-давно и в разных своих проявлениях оказалась запечатлена в массовом сознании. «Мертвые сраму не имут», «мертвые молчат», «мертвым не больно», «мертвые не потеют», «хороший индеец – мертвый индеец» – вариации вербального воплощения данной идеи многочисленны. Четче всего упомянутый тезис был выражен в строках популярной песни знаменитого барда – о том, что «покойники, бывшие люди, – смелые люди и нам не чета». Писатели-фантасты начиная с Мэри Шелли так или иначе пестовали эту идею, хотя им долго недоставало размаха. Чудовище Франкенштейна, возможно, и радо было бы маршировать строем, однако физически не могло это делать, поскольку присутствовало на свете в единственном экземпляре. Вампиры, зомби, кадавры всех расцветок в произведениях фантастов были скорее героями-одиночками, нежели представителями организованной силы. Даже голливудские «зловещие мертвецы», несмотря на их многочисленность, оказывались крайне пестрым воинством. Максимум, что из них можно было бы сколотить, – это партизанский отряд, который нападал бы на патрули оккупантов и сеял панику в тыловых гарнизонах.