Поединок соперниц (Исповедь соперницы)
Шрифт:
Но в это верилось с трудом — уж слишком мал и слаб был Свейн. Гита едва не лишилась чувств, когда я впервые показал ей сына. Она и сейчас чрезвычайно слаба, а я не могу находиться при ней. Любой ценой я должен опередить Бигода, остановить, даже убить, если будет необходимо. Сказать по чести, я вовсе не прочь наконец-то поквитаться с ним, но скорее всего придется уламывать этого негодяя и в конце концов впасть в зависимость от него.
Эти печальные мысли обступали меня со всех сторон. Однако в конце концов я сумел ненадолго задремать, несмотря на неистовый рев моря за обшивкой судна. Сказалось многодневное страшное напряжение
Я проснулся, словно от толчка, и первое, что понял — бешеной качки больше нет. Корпус судна неромко поскрипывал, вокруг меня валялись в беспорядке тюки, ящики и снасти, а в глубине трюма под плохо пригнанными планками настила плескалась вода.
Я поднял крышку палубного люка. Светало, и хотя продолжал дуть холодный пронизывающий ветер, на палубе вповалку спали измученные матросы. Закутавшись в мокрый насквозь плащ, я направился туда, где у руля стоял капитан.
— Славная ночка выдалась, не так ли, милорд?
Он указал на темнеющую у горизонта полоску суши.
— Не пройдет и часа, как мы войдем в порт Кале.
Белые плащи тамплиеров я заметил еще тогда, когда корабль швартовался у береговой стенки.
Вид у меня был довольно потрепанный, и поэтому они первым делом поинтересовались, смогу ли я ехать верхом. Я слишком спешил, чтобы тратить время на то, чтобы привести себя в порядок, и они это поняли — я нахлестывал коня до самого Руана.
Здесь, в комтурии, мне сообщили первые новости. Вам судить, каковы они оказались: Генрих то и дело переезжает с места на место, а Гуго, утомившись гоняться за ним, обосновался в охотничьем замке Лион-ла-Форт, и там тамплиерам удалось побеседовать с ним. Бигод согласился хранить молчание, если я выплачу ему громадную сумму в шесть тысяч фунтов, причем задаток потребовал немедленно, и тамплиерам пришлось выложить ему две тысячи.
Цена немалая, но, пожалуй, впервые за все это время я вздохнул с облегчением. Хвала Всевышнему, что я не порвал с Орденом и тамплиеры поддержали меня в трудную минуту. Оставалось только одно обстоятельство — с полученными деньгами Гуго сразу же сможет выкупить должность стюарда двора, а значит все время будет подле короля. А на такого, как он, полагаться нельзя.
Теперь оставалось только ждать, когда король устанет от скачек по осенним лесам, вернется и соизволит меня принять. Тамплиеры предложили мне пожить до этого времени в комтурии, пообещав немедленно сообщить, когда появится возможность для аудиенции.
Дни тянулись, наполненные суровыми укорами совести. Я казнил себя за то, что упустил из виду Бигода, а до того — и саму Бэртраду. Недопустимое легкомыслие! Но когда мы виделись с нею в последний раз, она показалась мне такой жалкой и бессильной, что я перестал воспринимать ее всерьез и не придал значения ее угрозам… Снова и снова я вспоминал тот страшный день.
В праздник Святой Хильды Гита пожелала посетить монастырь, где провела детство. Я же собирался в Норидж. Рано утром, пока она еще спала, я поцеловал ее и уехал. Мы с Пендой заранее отобрали на продажу девять рыжих поджарых трехлеток, и в тот миг мне казалось, что нет ничего важнее, чем доставить их в Норидж и передать представителям ордена Храма. Цена была назначена заранее, я ожидал получить изрядную прибыль и гордился, зная, что мои лошади приведут тамплиеров в восторг. У меня
Я обещал Гите вернуться к вечеру в монастырь Святой Хильды и вместе с ней отправиться в Гронвуд Кастл, и только благодаря этому не задержался в Норидже, ибо тамплиеры предложили отметить удачную для обеих сторон сделку. Хвала небесам, я уклонился.
В монастырь святой Хильды я прибыл, когда уже смеркалось. И тут же навстречу мне высыпала возбужденная толпа монахинь. Из их сбивчивых объяснений я понял только то, что в монастырь в день святой мученицы Хильды неожиданно прибыл аббат Ансельм. Он был настроен весьма сурово, придирался к сестрам и настоятельнице, грозил забрать новый алтарный покров, вышитый монахинями к празднику, а когда прибыла Гита, встретил ее бранью и поношениями. Никто не сумел утихомирить преподобного, а люди из свиты аббата аббата открыто оскорили Гиту, и она сочла за благо покинуть обитель. Ансельм же, словно только того и добивался, тут же велел своим людям собираться и умчался забыв в спешке про алтарный покров.
Теперь-то я понимал, что все это было частью общего плана — не дать Гите остаться под защитой стен обители. Оттого и Саймон-каменщик отправился вместе с ней.
Я верил Саймону, он давно служил у меня, и мы всегда ладили. Одного я не учел — там, где приложила лапу такая дьяволица, как Бэртрада, все возможно. Она очаровала Саймона, обманула и прельстила его. Слишком поздно мне донесли, что свою последнюю ночь в Незерби она провела с Саймоном, и немудрено, что у парня голова пошла кругом. Кому, если не мне, знать, как она умела казаться милой и желанной. Ведь я и сам попался на этот крючок.
Узнав, что Гиту сопровождают Саймон, Утрэд и ее верная Труда, я не почувствовал ни малейшего беспокойства. Верные люди со всеми возможными предосторожностями доставят ее в Гронвуд Кастл. Я не сомневался, что Гита направится в наш замок — ведь Гронвуде ждала Милдрэд. Прочие охранники, весь день пировавшие в Даунхеме, также полагали, что хозяйка отправилась туда. Ни им, отягченным хмелем, ни мне не пришло в голову, что беременной женщине вряд ли захочется на ночь глядя пускаться в дальний путь в Гронвуд, тогда как Тауэр Вейк совсем близко и недавно туда проложена новая дорога.
Я сообразил это уже въезжая в Гронвуд. Гиты здесь не было. Прибывшие раньше меня охранники что-то невнятно толковали, ссылаясь на Саймона. Я сорвал на них досаду, затем прошел в зал к огню, потребовал подогретого вина с пряностями и стал возиться с дочерью.
Я и не подумал бы трогаться с места, если бы не Милдрэд. Бог весть, что почувствовало эта девчушка, но она вдруг раскапризничалась и стала проситься к матели. Неожиданно я и сам ощутил глухое волнение. И тут же велел изумленному Пенде поднимать людей.
Мы выехали спешно; в холодной ночи с шипением летели искры смоляных факелов. Внезапно мы увидели несущегося нам навстречу всадника. Вернее всадницу в монашеском одеянии. Это оказалась сестра Отилия, которая гнала своего пони так, что он совсем обезумел и нам с трудом удалось его остановить. Монахиня, задыхаясь, рухнула мне на руки, и из ее бессвязной речи я разобрал только слова «беда», «раненый», «безумец» и «Гита». Я затряс Отилию, добиваясь от нее подробностей, чем еще больше испугал несчастную.