Поединок соперниц
Шрифт:
Хорса оторопело смотрел на меня. Похоже, он не ожидал от меня, своего врага, такого великодушия. И был даже смущен, запинаясь стал говорить слова благодарности. Но мне сейчас как никогда был нужен мир с Хорсой. И только сакс отбыл в Фелинг, я поспешил к Бэртраде, поделился с ней своими планами. Нечего и говорить, что они пришлись ей по сердцу. Она даже воспрянула.
На следующий день состоялось торжественное погребение леди Гунхильд из Фелинга. Дабы пуще угодить Хорсе, я призвал в Бери-Сент-Эдмундс наиболее почитаемых саксонских танов, не забыв упомянуть о том, что все расходы на поминальное пиршество берет на себя аббатство. Хорса был растроган. А двумя часами позже он, притихший и поникший, стоял среди кладбищенских плит, наблюдая за пышной процессией, сопровождавшей носилки с телом его матери к месту последнего упокоения.
По саксонской традиции тело леди Гунхильд не положили в гроб, а завернули в белые льняные пелены, повторяющие очертания тела. Пожилая леди покоилась на покрытых ковром носилках, которые сопровождали капелланы, каноники, викарии и множество монахов. Тридцать нищих несли зажженные свечи, во время погребения монахи пели респонсорий [95] , а я произнес над телом короткую проповедь, перечислив заслуги покойной, и прочитал отходную так, что, когда произносил заключительное requiscаt in расе [96] , присутствующие плакали. Даже Хорса склонил голову, и его плечи мелко затряслись.
95
Респонсорий — поочередное пение солиста и хора.
96
Да покоится с миром (лат.).
Затем присутствующие потянулись к Хорсе с изъявлениями сочувствия. Появилась среди них и графиня Бэртрада в соответствующих случаю темных одеждах. Приблизившись к тану, она взяла его руку и сказала несколько теплых утешающих слов. И надо отметить, что со своей ролью она справилась превосходно — простота и христианское милосердие, никакого наигрыша. И не успел Хорса опомниться, как она уже преклонила колени над могильной плитой и, сложив ладони, прочла короткую молитву. А затем величественно удалилась в сопровождении своих фрейлин.
Поминальный пир, как и водится у невежественных саксов, вскоре превратился в обычное застолье, о покойной уже никто не вспоминал, поднялся шум, донеслись пьяные крики, кто-то даже предложил позвать музыкантов. В это время Хорса, в кои-то веки не кичившийся обычной саксонской удалью на пиру, встал и покинул застолье. Я послал писца, брата Дэнниса, проводить Хорсу в странноприимный дом, где для него были отведены покои.
Наутро Хорса появился на поминальной службе. Он был уже в дорожном плаще, однако я постарался его задержать. По окончании богослужения я предложил ему присесть на одной из скамей в боковом приделе.
— Не терзай себя мыслями о непоправимой утрате, сын мой, ибо душа твоей матери, как белый голубь, уже несется к престолу Господнему. Мы же, грешные, обречены жить. Прав Всевышний, сделавший наше существование столь тягостным, но и милость его велика, ибо грехи наши коренятся в слабости человеческой природы. А коль скоро все мы не ангелы, я прошу тебя, благородный тан, — забудь все дурное, что прежде разделяло нас, и поверь, что для меня было высокой честью исполнить свой долг в отношении такой женщины, как Гунхильд из Фелинга.
Я говорил нарочито витиевато, но Хорса слушал внимательно и в конце протянул мне руку.
— Ясное дело, преподобный, всякое меж нами бывало. Но вы так почтили память матушки…
Он склонил голову, и я готов был проглотить свою бархатную скуфью [97] — в его глазах блеснули слезы.
— Аmicus certus in re incerta cernitur, что значит — верный друг познается в затруднительных обстоятельствах. Не так ли? А теперь, сын мой, я попрошу тебя выслушать то, что я скажу. Ты видел здесь, в аббатстве, графиню Бэртраду. Она уже давно живет тут, ибо я взялся опекать ее с тех пор, как супруг изгнал ее ради иной женщины. И ты знаешь, о ком я говорю.
97
Скуфья — плоская шапочка, какую носят представители духовенства поверх тонзуры.
В приделе, где мы сидели, царил полумрак. Поодаль, в главном нефе, как тени двигались силуэты монахов, они тушили гасильниками на длинных шестах свечи в высоко расположенных светильниках. Я глядел на них, но слышал, как дыхание Хорсы участилось. Сейчас мне было необходимо направить его мысли в нужное русло, но так, чтобы он не заподозрил, что его используют.
— Конечно, миледи Бэртрада женщина надменная и непокорная. Была. Но все последнее время она всячески старалась исправиться, ибо искренне любит мужа и желала бы вернуть себе его расположение. И чем же ответил на это граф? Однажды, когда графиня прибыла в наше аббатство, но задержалась по причине болезни, Эдгар Армстронг воспользовался ее отсутствием, чтобы привести в супружеское гнездо иную женщину. А у этой несчастной не хватило ни воли, ни благонравия отказать ему.
Я видел в полумраке горящий взгляд Хорсы, но продолжал, не меняя тона:
— Прости, благородный тан, что я касаюсь таких вещей в то время, когда в твоем сердце еще жива боль утраты. Однако в Библии недаром сказано: «Достаточно для каждого дня своей заботы». Оттого я и заговорил с тобой о Гите Вейк. Ты — холост, благородного происхождения и несравненного мужества — и уж конечно более достоин рассчитывать на благосклонность внучки Хэрварда Вейка, нежели мужчина, обвенчанный с другой. И хотя Гита опорочила себя этой связью, Церковь учит нас ненавидеть не грешника, а сам грех. Если бы ты нашел способ отнять эту женщину у соблазнителя, если бы обвенчался с ней, осталась бы надежда, что род великого Хэрварда избежит позора.
— Не могу, — неожиданно сказал Хорса. — Хотел бы, да не могу. Ведь я уже несколько раз просил руки леди Гиты, но всякий раз она уходила от ответа. И я — смирился.
— Смирение — похвальное качество. Но не в этом случае. Ты убедил себя, что Гита по любви избрала другого? Ну что ж, любовь сама по себе не греховна, но в ней сокрыто искушение, а от искушения всего шаг до прелюбодеяния, которое принадлежит к числу смертных грехов. Но и здесь есть различия — если на мужчину-прелюбодея принято смотреть снисходительно, то женщину прелюбодеяние губит раз и навсегда. Но разве Гита Вейк виновна в своем грехе и позоре? Под личиной опекуна граф Норфолкский растлил ее и склонил к сожительству. А ведь когда-то и мне довелось быть опекуном этой девушки, и рано или поздно Господь спросит с меня за то, что я позволил негодяю погубить ее душу.
Хорса молчал. Весьма странно — это при его-то обычной вспыльчивости.
— Когда я увидел тебя в церкви, сын мой, знаешь, о чем я подумал? Вот стоит человек, который имел мужество ставить на место даже самого графа Норфолка. И этот человек любит Гиту Вейк. Так неужели же он смирится и отдаст ее в руки погубителя? Неужели не вырвет из бездны греха, пусть и вопреки ее воле? Если этих двоих обвенчают перед алтарем, надменный Эдгар вынужден будет смирить свою гордыню и не дерзнет отнять Гиту у законного мужа, не рискуя навлечь на себя проклятие Церкви, презрение знати и гнев короля. Ты молчишь, Хорса? Да полно, любишь ли ты еще ее?