Поединок. Выпуск 3

Смирнов Виктор Васильевич

Утром я подъехал к палисаднику Зиброва. Коротко протрещал мотоциклом. Через несколько минут дверь открылась. Заспанный Зибров вышел на крыльцо.

— Потише нельзя трещать? Доброе утро.

— Гена, извини.

— Все семейство разбудишь, — он пошел к калитке, на ходу застегивая китель. — Володя, можно тебя на минутку?

Мы отошли.

— Что случилось?

— Знаешь, что сейчас пеленгаторная служба района в готовности «раз»?

— Не

сообщай уже известное.

— Года три уже какой-то передатчик выходит в эфир у Янтарного. Вторая станция за Рыбачьим. Засечь его никак не могут. Работает сверхнаправленно. Но главное — все время на движущемся объекте. Может быть, на электричке. Искали его в Янтарном. Начинал он работать всегда там, продвигаясь то в сторону Риги, то обратно. Потом выходил с перерывами по всей линии. Мне пришло в голову — что, если кто-то из наших?

— Любитель — в электричке?

— Ты вот лучше скажи — выезжал кто-нибудь вчера из поселка?

— Калнинь выезжал, — сказал я. — Сорвался как бешеный.

— Это на него похоже. Я вот, например, знаю, что знакомая твоя, Саша Дементьева, с Никитой ездила в Ригу. Галиев ездил. Прудкин мог, потому что его не было в поселке. Все. А передатчик этот утречком попиликал. Пеленгаторщики взяли его в клещи, попробовали довести до Рыбачьего — ушел.

— Это было до одиннадцати?

— Думаешь о Терехове? Не знаю. Электричка с Тереховым ушла в одиннадцать, а передачу засекли около двенадцати.

Я прошел мимо двух палисадников. Остановился.

Дом Терехова стоял чуть на отшибе, ломая ровную линию за густыми зарослями бузины и дикой вишни. Во дворе были две калитки. Одна, у фасада за этими зарослями, была главной. Вторая, маленькая, вела во двор с задней части участка. Эта часть выходила к густой сосновой роще, тянущейся до самого берега — как раз до места, где начинался поселковый парк.

Я увидел движущийся локоть, торчащий из обсаженной кустами беседки. Ветки кустов сейчас были голыми, и рука отчетливо выступала в просветах кустов. По движению локтя я понял — Терехов рисует.

Интересно, заметил ли Терехов, что я подошел.

Дом Терехова — большой, деревянный, с широкой застекленной верандой. На чердаке — маленькая комната с балконом. Метрах в десяти от дома — хорошо выкрашенный дощатый сарай.

В отличие от сарая сам дом выглядел довольно запущенным. Краска на жестяной кровле давно сошла, кровля во многих местах проржавела.

Если человек выкрасил сарай, почему он не мог начать с дома?

Впрочем, может быть, все это не имеет никакого значения.

Я кашлянул, постучал в калитку. Через несколько секунд выглянул Терехов.

На

вид ему было за пятьдесят. Глаза Терехова, голубые, глубоко запавшие, были спокойными, взгляд — неторопливым. Он смотрел на меня так, будто я был пустым местом. У него были довольно длинные седые волосы, лицо казалось жестким, верхняя губа по-особому поджималась.

— Извините, Вячеслав Константинович.

— А, рыбнадзор, — суховатым, стелящимся голосом сказал он. Поморщился. Оглянулся на рисунок. Снова повернулся ко мне.

— Чем могу служить?

— Меня зовут Владимир Мартынов.

— Терехов. Думаю, вы об этом знаете и так.

— Да. Я много о вас слышал.

— Если вас интересуют сети — они в сарае.

Я почти физически ощущал неприязнь Терехова. Она была во всем — в манере говорить, в интонациях. У него было странное умение вызывать раздражение, почти бешенство. Я подумал — наверное, он вызывает такое раздражение не только у меня.

— Не совсем, — сказал я. — Сети — повод. Мне говорили о ваших работах.

— Ах, о работах, — он повернулся и снова стал рисовать.

Он рисовал долго. Я понял — он не собирается ко мне оборачиваться. Я почувствовал холодную злость. Просто наглый тип. Больше ничего.

— Вячеслав Константинович, я мешаю?

— Мешаете. И очень.

— Тогда все-таки позвольте посмотреть сети.

— Я сказал вам — они в сарае. И побыстрей.

— Вы... — я помедлил. Нет, я говорю не то. Надо быть спокойным. Абсолютно спокойным. Не обращать никакого внимания на его тон.

— Что — вы?

— Я в самом деле много слышал о ваших работах. Я не пишу. Но мне хотелось бы их посмотреть.

— А вежливости вас не учили, юноша?

— Я думаю, вы сейчас просто в плохом настроении.

— Я работаю, юноша. Вы можете понять — работаю? Настроение мое здесь ни при чем.

Терехов нагнулся вплотную к ватману. Я услышал, как он тихо поет про себя: «Настроение, настроение...»

Допустим, он ведет себя так нарочно.

Но почему я не могу понять, маска это или нет? Почему? Что-то мешает мне.

Вот в чем дело. Дело в раздражении, которое он во мне вызывает.

— Я попробую еще к вам зайти.

— Как угодно. Насчет сетей — всегда прошу.

Терехов буркнул это, не оборачиваясь.

Уходя, я увидел — сарай окрашен только наполовину. Эта нелепость, окрашенный наполовину сарай, только подтверждала для меня все остальное.

Я подробно рассказал Васильченко о визите к Терехову.

Честно говоря, я уже привык, что Васильченко никогда не торопится что-то решать. Привык к его спокойствию и к обстоятельной въедливости.