Поединок. Записки офицера
Шрифт:
— Пошевеливайтесь, товарищ Грибов.
Грибов с укором посмотрел на меня, послушно сказал:
— Есть пошевеливаться, товарищ капитан, — но, как я с неудовольствием заметил, спешить не стал.
Последним, у кого он взял документы, был пожилой солдат с орденом Красной Звезды на вылинявшей, не однажды стиранной гимнастерке.
Грибов долго, неторопливо, как показалось мне, нарочно подчеркивая этим, что хозяином положения, даже несмотря на мое замечание, остается он, вертел в руках, перелистывал красноармейскую книжку солдата.
«Да, я прав, что он не
— Вы куда едете? — кончив, наконец, рассматривать книжку, но не возвращая ее солдату, спросил Грибов.
— На станцию Гусино, товарищ старший сержант. — Солдат снизу вверх глядел на него.
— В командировку? — Грибов смотрел то в книжку, то на солдата.
— Да.
— Дайте ваше командировочное предписание.
Солдат беспокойно завозился, стал торопливо, сбивчиво объяснять:
— У меня нету его. Мне товарищ интендант говорит, поезжай, говорит, Чувашов, скорее в Гусино. Валяй без предписания, сойдет. Я, говорит, не в Москву тебя посылаю. Валяй, говорит…
— Почему же он не выдал вам предписания? — Грибов бесстрастно в упор смотрел на него.
— Печать-то в штабе полка, а дело наше срочное, — беспокоился солдат. — Не в Москву, говорит, посылаю. Никто тебя не задержит, рядом тут.
Грибов опять принялся рассматривать красноармейскую книжку.
— Эх! — махнул рукой лейтенант. — Решайте скорее, старший сержант. Делать вам, что ли, нечего. Шли бы лучше на передок да проверяли там у немцев.
— Сейчас решим, товарищ лейтенант, — резко ответил Грибов. — Давайте, сходите, — обратился он к солдату, пряча его книжку в карман своей гимнастерки.
— Как же это, товарищ старший сержант… — Солдат был огорчен, растерян, жалок. — Мне же в Гусино надо, у нас дело срочное, я задания не выполню… — Он нехотя поднялся, взял лежавший возле него вещевой мешок, поглядел на меня с мольбою в глазах: — Товарищ капитан…
— Выполняйте, что приказано вам старшим сержантом, — сказал я, спрыгнув с подножки.
То решение, которое принял Грибов, было единственно правильным формально. Я это понимал и в то же время мне было жаль солдата, которого, я был уверен, в конце концов придется отпустить и, стало быть, мне снова, еще раз, надо будет испытать стыд и неловкость за свой поступок, за причинение обиды ни в чем не повинному человеку.
— Какая-то дикая жестокость, — вдруг сказал лейтенант. — Едет человек в командировку, а тут всякие тыловики хватают его.
Я невольно вздрогнул от этих слов. Злость, раздражение, неудовольствие, которые едва сдерживались во мне, вдруг обернулись против лейтенанта.
— Прошу, товарищ лейтенант, не вмешиваться в действия старшего пограничного наряда, — резко сказал я, покраснев от злости.
Лейтенант тоже разозлился, что-то хотел ответить мне, но майор, похлопав его по плечу, произнес:
— Спокойнее, спокойнее. Не мешайте
Солдат, вздохнув, неуклюже перелез через борт, спрыгнул на землю, и машина поехала в сторону Малой Гуты, откуда до станции Гусино было еще километров тридцать.
На заставе Бардин допросил солдата. Ничего нового тот не сказал и только беспокоился, дадут ли ему справку, что он был задержан, чтобы оправдаться перед интендантом.
У него отобрали орден, обмотки, ремень, спички, табак, сняли с пилотки звездочку и посадили в КПЗ.
Вечером из Малой Гуты вернулся Зверев. Человек с вещевым мешком в левой руке на свидание не пришел.
XXX
— Странно, очень странно, — проговорил Бардин. — Почему же он не пришел, когда должен был непременно прийти? Что ему могло помешать явиться на это свидание? Что его спугнуло? Где он сейчас? Положение осложнилось, капитан.
Мы с ним сидели на крыльце школы. Слушая Бардина, чувствуя, что он встревожен, я все же думал не столько о том, почему не явился на свидание человек с вещевым мешком в левой руке, сколько о старом солдате, сидящем у нас в КПЗ, и спросил о нем у Бардина.
— И с ним пока ничего не ясно, — ответил он.
— Что же тут неясного?
Бардин с удивлением поглядел на меня.
— А зачем он, собственно, ехал в тыл с переднего края, не имея на то никаких документов? Даже если в этом деле виноват не он, а тот, кто послал его, то и того человека следует призвать к порядку за нарушение строжайших приказов командования.
Мне показалось это не очень убедительным, и я сказал:
— Надо больше доверять людям.
Бардин засмеялся, покровительственно, дружески хлопнул меня по плечу.
— Да вам никто не мешает, доверяйте. Как же, без этого нельзя было бы и жить. Но доверять-то надо все-таки с разбором. — Он сощурясь поглядел на меня. — Знаете, что я вам скажу? Только не обижайтесь, хорошо? Так вот: вы человек хороший, но в вас еще такой ваты полно. Вы мягкий очень. Из вас ее надо безжалостно повытрясти. Тогда вы совсем хороший будете, пожестче.
Я, конечно, обиделся, что меня надо трясти словно грушу, но ответить не успел.
Выскочил из дома радист, протянул мне шифровку:
— Радиограмма из батальона.
Я ушел к себе расшифровывать ее.
«Вышлите к восьми ноль-ноль семнадцатого штаб батальона Фомушкина и Назирова для прохождения двухнедельных снайперских сборов на переднем крае, снабдив продовольствием трое суток и аттестатом».
— Черт знает что, — разозлился я, переведя при помощи кода эту фразу. — «Вышлите к восьми ноль-ноль», а сейчас уже девять вечера, до батальона восемнадцать километров. Неужели они раньше не могли сообщить? И для чего вообще эти сборы? Людей на заставе и так не хватает, а теперь еще двух человек забирают.