Поединок. Записки офицера
Шрифт:
— Вперед, капитан? — закричал он мне.
— Вперед!
— Счастливо!
— И вам того же!
— До встречи в Берлине!
Бардин в это время спал на повозке, укрывшись плащ-палаткой.
— С кем это вы так трогательно прощались? — спросил он, разбуженный нашим криком.
— С начальником банно-прачечного отряда.
— Говорят, забавный старик?
— Очень. После того как его ранило, ему и днем и ночью мерещатся немецкие самолеты. Даже когда муха жужжит, он вздрагивает.
Бардин пробурчал что-то непонятное и снова закутался в плащ-палатку.
В
Немцы, окруженные под Минском, попытались вырваться из нашего кольца, но потерпели, неудачу и, окончательно потеряв централизованное управление, рассыпались на мелкие отряды, упрятались в леса, занялись грабежами и мародерством, нападая на деревни и тыловые воинские подразделения.
Покинув Знаменку, мы чуть не два месяца кочевали по Белоруссии, нигде не задерживаясь больше четырех — пяти дней. Иногда нам приходилось делать двадцати и тридцатикилометровые переходы, чтобы настигнуть и разгромить какую-нибудь немецко-фашистскую банду.
Но, наконец, с ними было покончено, и мы вступили в Литву.
XXXIII
Здесь все было совсем не так, как в Белоруссии. Посреди больших сел и городков возвышались островерхие, из красного кирпича, на вид очень мрачные и тяжелые костелы. По воскресеньям из их открытых окон слышались печальные звуки органных труб. В Литве многое нас удивляло: деревянные ботинки — клёмпы — на ногах крестьян, распятия Христа на перекрестках дорог и почти полное отсутствие деревень. Одни хутора. Чём больше у хозяина был надел земли, тем дальше отстоял его дом от соседа. Особенно большие хутора — помещичьи — пустовали. Хозяева их ушли с немцами.
— Это же прямо ископаемая жизнь, — удивлялся Фомушкин. — Вот уж бирюки, так бирюки. Каждый в своей берлоге. Тут же со скуки сдохнешь свободно, если соседа только через стереотрубу можно рассматривать. Даже бабам, бедным, поругаться не с кем. Не будут же они все время только со своими мужиками ругаться.
Немцам в Литве нигде не удавалось зацепиться, и они ходом откатились в Пруссию, за свои старые укрепления. Советские войска остановились на границе, чтобы сделать передышку, перегруппироваться и подтянуть тылы.
Нашей заставе было приказано расквартироваться в местечке В. и организовать охрану тыла Действующей армии, как гласило предписание, «в районе прилегающей местности».
Уже наступила осень. Занимаясь изучением «прилегающей местности», мы и не заметили, как солнечные, погожие дни все чаще стали сменяться ненастьем, низкие унылые тучи потянулись над нами со стороны Балтики, солнца не стало видно по нескольку дней кряду, и все это время шел дождь, надоедливый, жесткий, колючий какой-то. Дороги разбухли, солдаты приходили из наряда насквозь промокшие. Даже плащ-палатки не спасали.
Однажды Фомушкин и Пономаренко, вернувшись на заставу, доложили, что в местечке М., расположенном на берегу озера, расквартировался «мыльный пузырь» майора Толоконникова. Майор передавал мне привет и звал в гости.
Местечко М. было у нас на особом счету. Немцы, отступая, угнали с собой население, дома почти все пустовали, а через местечко лежала шоссейная дорога, которая была теперь одной из основных магистралей, снабжавших фронт. Дорога шла с юга вдоль озера, посреди М. круто сворачивала на запад и, миновав довольно высокую насыпь дамбы, уходила к границе, откуда к нам доносило ветром артиллерийскую стрельбу и пулеметные очереди.
В местечке стояла небольшая комендатура, питательный пункт и несколько регулировщиков. Они, разумеется, не могли обеспечить надежной охраны М., и вражеские агенты, если бы им вздумалось обосноваться тут, сделали бы это безнаказанно.
Когда я узнал, что в М. прибыл «мыльный пузырь» Толоконникова, то обрадовался: местечко заселялось своими людьми.
В гости к Толоконникову я тогда так и не попал: были другие неотложные дела.
— А вы бы все-таки съездили к нему, — как-то сказал мне Бардин.
— Поедемте вместе, — предложил я.
— Ну, зачем, — возразил он. — Я с ним не знаком, с какой стати. А вам не мешает посмотреть там что и как. Вы ведь давно не были в М.
Что верно, то верно. Я велел Лисицину запрячь лошадей, взял с собой Ивана, и мы тронулись в путь.
— Как приеду до дому, так зараз женюсь, — решительно сказал Иван, погоняя лошадей.
— У тебя, брат, какие-то демобилизационные настроения, — засмеялся я.
Мы давно уже не были с ним наедине, не беседовали с глазу на глаз.
— А хиба ж у вас их нема, — флегматично отозвался он. — Жизня, вона дуже добрая, а без дружины яка жизня? Старший лейтенант Макаров ще колы мы стояли в «Матвеевском яйце» вже жениться собрался.
— На ком же?
— Та на дочке Халдея, хиба ж не знаете? — удивился Иван. — Воны вже и письми писалы и портреты поменялы…
— Нет, я ничего об этом не знал. Ай да Макаров! Молодец! Где-то он теперь? Где Халдей, Лемешко? — и я погрузился в воспоминания.
— А добре мы жили в том яйце, — мечтательно, со вздохом, произнес Иван.
— Добре, добре, — проговорил я и вспомнил овраги, и как добре действительно мы там жили, и все, что было у нас: как мы выдвинулись вперед и генерал наградил нас, и как отбивали атаки немцев, и как погибли Шубный и Мамырканов, и как бесследно исчез Лопатин. Тут воспоминания мои прервались. Мысленно я перенесся в банно-прачечный отряд Толоконникова и очень ясно представил себе следующую картину: вот стоим мы ясным июньским днем на улице Больших Мельниц, я гляжу на мрачного усатого солдата, всем своим существом ощущаю на себе его злые настороженные глаза и мучительно вспоминаю, где я видел их. Теперь я все вспомнил. Именно такие глаза были у Лопатина. Лопатин! Это же был Лопатин! Он только отрастил усы. Но как он мог попасть к Толоконникову? Почему он не подошел ко мне, не поздоровался со мной? Тоже не узнал?