Поединок

Царинский Александр

С трудом доиграв партию с Волковым, покинули с ним бильярдную. Волков ушел в гостиницу, а Мельников зашел к начальнику Дома офицеров. Договорились, что послезавтра к исходу дня у Мельникова будут данные обо всех лицах, работающих здесь. Перечень вопросов, на которые надо ответить, чекист оставил. Что интересует только маркер, конечно, не сказал. Заполняют анкеты все.

В вестибюле Мельников неожиданно встретился с Никитычем. Даже не нашелся, что сказать. Вырвалось:

— Капут?

— Какой капут? — в глазах маркера мелькнул испуг.

—

Работе капут. Завтра-то выходной, — уточнил Мельников.

— А-а... — только и протянул Никитыч.

На улице сыпал мелкий снежок. Тонким налетом он припорошил асфальтовую дорогу. Отчетливо были видны следы свернувшего за угол Никитыча. Велик был соблазн получить оттиски этих следов.

Из-за угла внезапно вышел Чухра. Они едва не столкнулись. Неужели следил? Такая неосторожность!

Ожидать Козырева Мельников решил у входа в Дом офицеров. Когда стал подниматься по ступенькам, увидел Маркина. Тот вышел из помещения. Этому что надо?

— Водички попил, — поспешил оправдаться Семен. — Разрешите пройти, товарищ капитан? — и суетливо сбежал по ступенькам.

Мельников торопливо мыслил: Чухра здесь. Маркин — тоже. Или следят за мной, или я действительно истукан и все себе внушаю?

Козырев подошел ровно в одиннадцать. Вместе пошли по центральной дороге. Вяло шевелились ветви деревьев, в лучах фонарей слабо сверкала снежная сечка. Александр Васильевич спросил:

— Как вы помирились с Маркиным?

— В воскресенье мы с ним встретились в Доме офицеров. Он подошел ко мне, извинился за горячность, протянул руку. Вот и все.

— Частную квартиру он попросил найти?

— Сам не помню, как вышло. Кажется, он. С полчаса назад я познакомил его с тетей Галей и сразу сюда.

Немного прошли молча. Мороз был невелик, но уши пощипывал.

— Козырев, Яковлев бывал в Доме офицеров? Припомните. Это важно. Есть предположение... — Мельников не договорил.

— Постойте, постойте... Да... бывал. Он как-то в бильярдную за мной приходил. Потребовалось передать мне приказание от комбата. Покойный ведь являлся моим связным.

— Давно это было?

— Вскоре после того, как я прибыл сюда.

Они разошлись. Мельников был удовлетворен. Раз Яковлев был в бильярдной, значит тайное «марк...» — означало маркер! Завеса неизвестности еще немного приподнялась.

А рано утром по улице Садовой в пятой доске забора особняка оказался согнутый гвоздь. Широколицый хозяин достал из тайника шифровку. Она гласила: «Сирена в западне. Срочно примите меры. Действую по варианту «П».

20

Предатель

Всю ночь Максим Никитович Крайнин видел кошмары. Не первая ночь была такой муторной. Когда Никитыч вспоминал о солдате в Катькиной пивной, на кого шел с топором, руки начинали мелко дрожать. Потом солдата убрали. А кто знает, может, успел сообщить что-то?

Ходики показывали восьмой час, а на улице было темно. Плита давно остыла и

от нее тянуло запахом сомлевшего угля. Никитыч натянул до подбородка одеяло из цветных лоскутков, но согреться не мог. Сколько времени не бывал в бильярдной Мельников и вот заявился. Вчера он как-то по-особому приглядывался к нему.

Опустив здоровую правую ногу на дерюжку, Крайнин выволок из-под одеяла калеку-левую. Сунул ноги в кирзовые сапоги, накинул на плечи ватник, вышел в сени. Там лаз в погреб. Заветная бутыль за бочкой с помидорами.

Никитыч вернулся в избу с поллитровой кружкой самогона. Отломил кусок хлеба, достал из шкафчика миску с помидорами, пару луковиц. Отпил добрую четверть кружки. В глотке запекло, словно хватил огня. Стал тушить его помидорами, а в ушах звенело: «Капут! Капут!..» Когда-то немцы кричали: «Гитлер — капут!» Им деваться было некуда. Неужели вчера и ему Мельников хотел это сказать?..

Потом Никитычу как-то сразу сделалось тепло. Сивушное зелье запекло в желудке, разлилось по жилам. Еще хлебнул. По телу раскатился жар, дурманя разум.

Крайнин стукнул по столу так, что хлюпнуло из кружки, и луковицы спрыгнули на пол. Собачья жизнь! Денег — куры не клюют, а глотаешь эту вонь. Вскочил с табурета, подлетел к комоду, рванул нижний ящик. Стал вытаскивать из него тряпье. На самом дне новенькие купюры сотен, червонцев... Вот оно, его богатство. Все на них можно купить, да ничего не купишь. Даже бутылку коньяка попробуй взять. Сразу выпучат зенки: дескать, не по карману живет.

И тут Крайнину послышалось, что стукнули в дверь. Хмель вышибло из головы. Как зверь, попавший в сеть, стал метаться по полу, собирать разбросанные десятки. Прислушался. Стук не повторялся. Потушил свет, поковылял к запотевшему окну, дрожащей рукой протер стекло. Вроде никого. Сумерки клочкастым туманом уходили со двора, цепляясь за ветки осокорей.

Страх отошел. Крайнину сразу сделалось зябко. Вернулся к столу и, насилуя себя, сделал два судорожных глотка из кружки. И снова жар потек по жилам. Крайнин постыло обвел комнату туманным взглядом, уронил голову на стол и заплакал.

...Михаил Зайцев родился в Саратове. Ему было пятнадцать, когда на глазах утонула в Волге мать. Примерно через год отец спутался с гостившей по соседству красавицей-корсачкой и махнул с молодкой на Нижний Баскунчак. Там устроился на промыслах соли. Письма от него шли все реже и реже, потом их совсем не стало. Бабка, под чьим присмотром остался Мишка, вскоре умерла, и он оказался один в сырой комнатушке.

Был грузчиком, плотничал, слесарил. Как-то товарищ по работе Федя Шустин затащил Зайцева в заводской клуб. В конце коридора — радиокласс. Бьют ключи, попискивает морзянка. Говорят, у каждого человека есть призвание. Зайцев своего призвания не знал, но из той комнаты, где весело пищали точки и тире, Федя утащить его не смог. Через полгода у Михаила был документ об окончании курсов радиолюбителей с отличием.