Поэма о русской душе
Шрифт:
И вот как додумал он это, так сразу переборол себя в один вечер, взвинтил нервически, да и, страхом полный, пошёл к одной, которая поглянулась. Дрожит голосом, сам как выпь вытянулся, точно ростом столб телеграфный догнать решил. Все жилы сводит, а всё одно что-то бормочет, и даже сам уразуметь не может, чего плетёт. Цельный вечер так бормотал, как косач на току, приплясывал вокруг неё, да и осмелел вконец – поцеловал. Ну, думает, полонил девку. А то ж не весь век одному куковать.
Ага, значит, полонил… то да сё – млеет.
– Пойдём, –
А она:
– Да мне сё-равно…
Равно так равно… Ага…
Привёл, значит, да и спрятался с ней на сеновал. Укромное местечко ещё загодя изготовил. Ну, думает, и бабка здесь не помешает, и даже не узнает старая.
И давай он тут на чердаке извиваться. И так, и эдак! Одурманился парень. Откель – и не поймёт – ему такое счастье-любовь привалило.
А она-то, краля его, лежит, как бревно бесчувственное, и ухом не шевелит, бровью не ведёт, только соломинку покусывает, будто не ела три дня.
Ну как там – не знаю, а только добился Юрка свово и напала на него истома. Смотрит на неё и разные заботливые слова выдумывает: «Ах ты, лягушонок мой заболотный, такая-сякая раскрасавица, толстовата ты уж больно, но зато какая красавица выраженьем глаз!»
Лень у него по суставам пошла, такое состояние вялое, что захотелось чёрт-те что плести, разные нежности наговаривать.
– Цветок, – говорит он, – ты мой благоуханный! Милашка-раскрасавица! Как только мы с тобой жить будем?
А она:
– Как жили, так и будем.
– Свадьбу, – говорит Юрка, – такую отгрохаем! На весь… на весь… на всю улицу!
– Зачем это? – спрашивает, челюсть отвалив и туалет поправляя.
– Чтобы все знали-видели!
Сморщилась она кисло да и отвернулась.
– А ты что? Не хочешь? – Растерялся Юрка.
– А на кой она мне, свадьба-то твоя?
– Как на кой? – Разинул он рот. – Замуж тебя беру!
– Обрадовал! Ты школу-то хоть кончил?
– Кончил.
– В группе умственно отсталых?
Задрожали у Юрки губы.
– Посопел мальчик и будь доволен.
Да как захохочет хрипло, аж слёзы у Юрки на глаза навернулись.
– Скотина ты, – молвит он.
– Чего-о?! – Приподнялась она на локте. Лицо суровое, мрачное.
Да как хрястнет его сплеча по-крестьянски по лицу ладошкой – искры из глаз, душа в небо. Да как схватит его за грудки, да как поднимет, да как тряхнёт! Задрожал Юрка, как осиновый лист. Побелел весь. А она ему:
– Я тебя сейчас так отдраю – всю жизнь светить будешь!
Испужался он шибко да как взревёт:
– Н-е-е надо!
Бабка как на духу из хаты. «Чевой-то стряслось? Ох! Ах!» Видит такое дело: «Караул! – кричит, – убивают! Мово Юрочку убивают! Карау-ул!»
– А-а-а! – вопит Юрка.
А девка перепугалась, ничего не поймёт, да и подумала, как бы чего не осложнилось, может, думает, на чужой чердак залезли. И давай бог ноги что есть силы.
Смотрит Агафья, а внучок её весь в поту холодном да ещё и слезьми обливается.
Успокаивала она его, успокаивала – только всё без толку. Не выдержала да как закричит:
– Да чего ты, дурень окаянный, ревёшь, как баба? Чего ты ревёшь, мне душу выматываешь, тягучка ты нехорошая?
– А-а, – отвечает, – з-зря… с-стара-ался весь вечер!
И пуще прежнего!
– Вот такие, я тебе скажу, девки пошли нынче, – хитро улыбается Гоша Архипыч, и по глазам его вижу, что он внутренне смеётся. – Порченые. Нервные. Недалёк тот час, когда они сами тебя на сеновал затащат, защекотят до смерти, сами с сеновала спустят да еще найдут в чем обвинить. Да и парни не те… Не о том, о чем надо, мечтают. Одним словом, не те, и не другие не гожи нынче по сеновалам лазать! Понимаешь?
Парок поднимается из кружки в его скрюченых пальцах и путается в редколесье его бороды.
…С минуту нас окутывает тишина.
Рассказ второй
Идет направо – песнь заводит
Налево – сказку говорит.
А. С. Пушкин. «Руслан и Людмила»
…А жил у нас тут ещё зловредный мужичишко – дед Архип. Такой пустой да никчёмный, что и слов нет. Головка маленькая, как ровно с мизинец, волосы в разные стороны торчат и носом беспросветное множество раз сморкается. Аж прямо не нос у него, а завод по удобрению. Да ещё как сморкнётся, язви его, так кажется, что душа-то и вылетит из его самого – ровно из пушки палит. Ростиком маленький и, как говорят, хоть грудь впалая, зато спина колесом.
Ну, да такой сквернословный да такой болтливый, что и пером не опишешь. Всё завсегда знает и повсюду свой нос поганый сунет.
Понабрался разных слов-словечек и, как напьётся, так и начинает одну и ту же песню:
– Да, – кричит, – я – артист! Народный! А что? Отнюдь. Отнюдь, – говорит, – это вопрос! Да! Это вопрос! Это ре-зо-лю-ци-я! – А сам эдак рукой машет, ровно голову кому снесть хочет. Да так взрезывает этой рукой, что кажется – у самого голова-то слетит.
Или ещё стих чтёт:
– Здеся будет город заложён
Назло ненужному суседу…
Дочитает до этих пор, засмеётся как ненормальный, отдышится, захлебнёт поболе воздуху да как завопит, ажно у бабок сердце разрывается от неожиданности:
– Откель грозить мы будем шведу?!!
Вот и весь сказ толковый. Балобон какого свет не видывал!
Целыми днями болтается, как дерьмо в проруби, без дела. Увидит баб – и к ним. Да и давай брехать:
– Завтра, – к примеру, говорит, – к нам областное начальство припожалует. Готовьтесь бабоньки! Чтоб ап-лом-ба-цией его встречали! А то, не дай бог, разобидится оно на вас. Стыдно мне тогда за вас будет!