Поэма
Шрифт:
Вскоре в соседней зале были организованны бальные танцы, вальсы сменяли фокстроты и румбу, партнёры сменяли друг друга. Однако я не спешил приглашать Эмму, несколько танцев пришлось посвятить хозяйке дома и другим гостьям, помимо всего прочего я часто пасовал, желая полюбоваться своей излюбленной партнёршей со стороны. Она была всё так же изящна, более того её движения обрели какую-то особенную плавность и пластичность. Я понимал, что, как и наша встреча, танец с Эммой на этом вечере был неизбежным явлением, мы оба жаждали его свершения, но, казалось, нарочно откладывали как порой откладывают приготовленный сюрприз. Наконец, дождавшись прекрасной мелодии вальса, я пригласил Эмму. К тому времени она стояла в кругу
– Это может показаться странным, но кроме тебя я танцевала с двумя другими партнёрами, и, хотя они оба хорошо справлялись, мне было с ними неудобно.
Услышав тогда эти задушевные полные доверия слова, я стал допытываться, что именно было не так: рост, движения, чувство ритма, но Эмма и сама не знала.
Только сейчас мне стал понятен смысл её слов: мы попросту подходили друг другу словно костюмы, скроенные на заказ, она, действительно, была "моя". Переполненный мыслями об этом, я невольно вкладывал в танец переполнявшие меня чувства к партнёрше, в свою очередь Эмма была на недосягаемой высоте ангельской грации и с чуткой готовностью отзывалась на каждое моё движение. Мы и не заметили, что разговоры вокруг прекратились, и что все без исключения гости превратились в зрителей.
– Почему мы танцуем одни?
– по-французски спросила Эмма, рассмеявшись.
– Разве здесь есть кто-то ещё кроме нас?
Вдруг, я принялся нашёптывать в заветные ушки самые разнообразные слова в едином стремлении открыть своё сердце, узнать, когда мы увидимся вновь. Мудрое женское сердце не оставило Эмму в столь критическую для нас минуту, чтобы провести общественное мнение вокруг пальца, она начала изредка смеяться самым невинным образом.
– Прекрати! Ты выдашь нас, - через пару кругов взмолилось благоразумие.
Я совладал с собой, и мы условились на том, что мне следует дожидаться звонка.
После вальса я проводил Эмму и вернулся к хозяйке дома для того, чтобы продолжить мало интересующую меня беседу. Моё абсолютное спокойствие, имя, связанное с танцевальным миром, а также непринуждённость Эммы лишили общество каких бы то ни было подозрений. Гости были попросту не в состоянии решить, отчего наш танец так гипнотически на них подействовал, а потому не стали уделять раздумьям много времени.
– Вероятно всё дело в мелодии, - простодушно пожимая плечами, объяснил я хозяйке.
Отдохнув пару танцев, я продолжил приглашать разных дам, стараясь выбирать простые не одухотворённые мелодии. Несмотря на то, что казалось инцидент не был замечен, в тот вечер я больше не подходил к Эмме; примерно через час её увезли. Кинжалом пронзила сердце невыносимая потеря, исчезло волнующее ощущение близости объекта обожания, прекратился неподражаемый смех неподалёку. В душе я невольно сравнивал наш первый бал и этот приём, тогда мы пришли и ушли вместе, сейчас кто-то привёз и своевольно увёз Эмму, тогда она почти не отходила от меня, волнительно держала под руку, сейчас избегала, тогда мы весь вечер развлекались и шутили, сейчас едва ли поговорили больше пяти минут. Мучительно было осознавать результат разлуки, тяжёлыми стальными когтями сердце царапало меня изнутри. Хотелось перегрызть горло несносной хозяйке дома, продолжавшей беспечно болтать
– "Ты знаешь её адрес", - шептало безумие, - "чего же ты ждёшь? Почему стоишь истуканом? Неужели ты такой жалкий трус? Беги! Ворвись! Укради!"
– "Нет", - отвечало благоразумие, - "спешка нужна только при ловле блох".
Ещё около часа я продолжал рассеянно любезничать с Мари перед тем как сбежать, в то время как мои мысли под руководством генерала Расчёта начали выстраиваться военным порядком. Ослеплённому мне казалось, что существует лишь один способ отнять Эмму - расстроить дела моего врага, её мужа.
XV
Следующие несколько месяцев заготовленные планы скрупулёзно претворялись в жизнь, я неистово растрачивал свою энергию и капитал на осуществление задуманного. Достаточно масштабное дело моего оппонента не было защищено крылом силовых и прочих структур, кроме основателя и ещё нескольких незначительных инвесторов никто не терял деньги, а потому мне практически ничто не угрожало. Словно рыба в воде ориентировался я на чужом поле деятельности, строя различные козни и препоны. Я задирал цены поставщиков, скупая у них огромное количество материалов, а затем со значительным дисконтом продавал эти материалы конкурентам ненавистной мне фирмы. Я развернулся на рынке мебельных тендеров и незаконно переводил крупные заказы в нужные руки. Наконец, для оценки экономического эффекта проводимых действий в стан врага был заслан шпион.
Однако эта борьба не приносила мне должного удовлетворения и постепенно начинала претить мне. Мы редко виделись с Эммой, примерно раз в две-три недели, и от меня не ускользало то, что порой её глаза таили в себе оттенки некоторого беспокойства.
"Неужели я всех нас загоняю в угол?", - всё чаще задавался я вопросом.
– "Разве может путь к мечте быть столь жестоким и гадким?"
Мои нервы всё больше расшатывались - такова была цена нечестивых дел. Сразу несколько человек начали шантажировать меня из-за истории с тендерами. Чтобы поддерживать здоровье на должном уровне пришлось заняться спортом и ещё лучше продумывать каждый шаг на моей кривой дорожке.
Наконец, доведённый до отчаяния последней встречей с Эммой - она была сама не своя - я решил, что пора завязывать с грязными делами и во всём ей признаться. Насколько же идиотской затей оказалось всё это!? После ужасного признания, пожалуй, будут потерян последний шанс быть рядом с любимой. Хотелось на стены лезть от неумолимой горечи предстоящей потери, я проклинал себя и идиотского соперника, свою глупость и ненавистный город. Есть ли избавление всему этому?
Через несколько часов я почувствовал неодолимую странную слабость во всём теле, это чувство было настолько необычно, что пришлось невольно насторожиться. "Не отравился ли я?", - пронеслось в голове, и я с трудом поднялся, чтобы выпить воды. Становилось всё хуже, и из последних сил я перебрался на кровать.
"Меня отравили, и вода в графине отравлена", - решил я, теряя сознание.
Следующие несколько дней были, пожалуй, худшими в моей жизни. Яд не убил меня, он истязателем мучал и изматывал. Я был прикован к кровати и словно связанный пленник не мог пошевелиться; моё сознание беспрестанно то и дело приводили в чувство и так резко, словно кто-то давал мне пощёчину. Я не боялся смерти, все эти дни она была моей единственной сиделкой, но мне ужасно хотелось хотя бы ещё раз увидеть Эмму. Впрочем, мысль о том, что она увидит меня в состоянии абсолютного бессилия, была невыносима, разве могло быть что-то ужасней этого?