Поэт

Ханжин Андрей

Восторженная вера или пошлое безверие похожи на смазливых маркитанток, волочащихся в арьергарде твоей жизни и скрашивающих отчаяние обыденных дней. Ты выворачиваешь на изнанку смятое бельё

вселенной, но лучшее, что ты способен обнаружить там — это пятна душевных мук. На самом деле кредит твоей жизни всего лишь обещан, но никогда и никем не будет выдан. Никогда. И всё же тебе суждено до конца своих суетных дней расплачиваться собственной кровью за чужие обещания. И даже если ты не вставая с кровати, изобразишь истину и станешь святым, и даже если возомнишь себя властелином поддерживающих землю черепах, и даже если бог…Всё равно твоя персональная вселенная не оторвётся от узлов, обеспечивающих функционирование центральной нервной системы, находящейся в остром конфликте с разжиженным разумом. Всё равно твоя персональная вселенная сожмется в мизерную точку на бусине зрачка, когда поблёкшие глаза твои выхватят последний кадр исчезающей жизни.

Не обольщайся.

Чёрт…

Он стоял у окна и ощущал горькую благодарность к той сумасшедшей девушке, которая заставила почувствовать его пустоту. Жизнь перестала быть художественным вымыслом и превратилась в вынужденную жёлто-зелёную реальность. Какие-то секунды отделяли его от падения в бездну адекватности, предсказуемости и совместимости с окружающим миром. Но какая-то сверх человеческая сила развязала ему язык… Остановила его. И теперь он молится этой силе. Насыпал в ложку порошок, добавлял воды, кипятил на зажигалке, выбирал шприцем и отправлял себе в кровь! Бог принимал его молитву — с каждым днём художнику становилось всё хуже и хуже. Зелёное и жёлтое тускнело в серость, а ноги едва добредали до окна. Они почти не разговаривали, но Инга, как рабыня, уже не смеялась над ним, а каждое утро отправлялась в город, что бы вечером принести для него яду. И когда она возвращалась, передавая ему порошок, завёрнутый в сигаретную фольгу, он тихо шептал про себя: «ну, может быть сегодня всё закончится». А вокруг её губ выступали солёные капельки пота. Она нашла своё божество.

И это лучшее, что могло с ними произойти.