Поэтика и семиотика русской литературы
Шрифт:
Наконец, скобки являются знаком резкого интонационного срыва, который также отделяет вставную конструкцию от единого течения повествования.
Все это вместе взятое объясняет тот факт, что именно в скобках часто приводятся замечания о романном слове, открывается языковая лаборатория поэта:
Он подал руку ей. Печально(Как говорится, машинально)Татьяна молча оперлась…И вот уже трещат морозыИ серебрятся средь полей…(Читатель ждет уж рифмы розы;На, вот возьми ее скорей!)Она казалась верный снимокDu сотте il faut… (Шишков, прости:Не знаю, как перевести).Никто бы в ней найти не могТого, что модой самовластнойВ высоком лондонском кругуЗовется vulgar. (Не могу…Люблю я очень это слово,Но не могу перевести;Оно у нас покамест ново,И вряд ли быть ему в чести.Оно б годилось в эпиграмме…)В скобках приводятся замечания о строении романа:
Евгений тотчас на свиданьеСтремглав по почте поскакалИ уж заранее зевал,Приготовляясь, денег ради,На вздохи, скуку и обман(И тем я начал свой роман)…В начале моего романа(Смотрите первую тетрадь)…Интересна в этом отношении XLIV строфа шестой главы:
Познал я глас иных желаний,Познал я новую печаль;Для первых нет мне упований,А старой мне печали жаль.Мечты, мечты! где ваша сладость?Где, вечная к ней рифма, младость?Ужель и вправду наконецУвял, увял ее венец?Ужель и впрям и в самом делеБез элегических затейВесна моих промчалась дней(Что я шутя твердил доселе)?Строфа эта очевидно обращена к началу романа и перекликается с XLV строфой первой главы:
Я был озлоблен, он угрюм;Страстей игру мы знали оба;Томила жизнь обоих нас;В обоих сердца жар угас;Обоих ожидала злобаСлепой Фортуны и людейНа самом утре наших дней.«Элегические затеи» в этой строфе очевидны – «томила жизнь», «сердца жар угас», «на самом утре наших дней». Таким образом, здесь дан не конкретно-биографический, а игровой, «романный» вариант образа автора, автор сочиненный, на что указывает XLIV строфа шестой главы от имени автора-сочинителя – («Что я шутя твердил доселе»).
Иногда вставные конструкции содержат замечания, идущие как бы из-за пределов романа, из действительности:
…ПоздравимДруг друга с берегом. Ура!Давно б (не правда ли?) пора!«Не правда ли» – с точки зрения читателя, стоящего за рамками романа.
Таким образом, вставные конструкции в авторском повествовании, как правило, диалогически ориентированы по отношению к окружающему контексту, вводят противостоящую ему точку зрения и создают в романе своеобразный «внероманный» текст.
Особое положение вставных конструкций в романе требует решения двух вопросов: 1) каковы причины этой обособленности; 2) чью точку зрения представляет слово, заключенное в скобки. Оба эти вопроса тесно связаны, и ответ на второй прямо подводит к ответу на первый.
Говоря о многоуровневой структуре романа «Евгений Онегин», Ю. М. Лотман справедливо замечает, что в тексте «возникает структурная игра не только между разными видами “чужого” и авторского слова, но и между различными уровнями повествования: от уровня, при котором рассказывание настолько слито с предметом, о котором повествуется, что делается полностью нейтральным, незаметным, как бы прозрачным, до уровня, на котором само рассказывание становится объектом повествования и приобретает полную автономность и осознанность» [26] . Последнее для нас особенно важно. Пушкин в романе нигде не стремится уверить читателя в подлинности описываемых событий. Напротив (еще раз цитируем Ю. М. Лотмана): «Пушкин постоянно напоминает, что он сам сочинитель, а герои романа – плод его фантазии» [27] . При этом в роман широко вводятся действительные факты и события, но в динамической структуре произведения они преобразуются, становятся фактом художественной действительности, романизируются. Очевидно, что непосвященный читатель просто не сможет провести грань между подлинным и вымышленным в романе, тем более что персонифицированный вымышленный автор – явление в литературе нередкое. Более того, Пушкин и не стремится противопоставить факты действительные фактам «романным», тесно сплетая то и другое в неразрывный узел. Диалектическая взаимопереходность жизни в роман и романа в жизнь особенно отчетливо выступает в линии Онегин – автор, когда «действительный» автор встречается с вымышленным героем, как бы утверждая этим его подлинность, но – обратная связь – встречи с вымышленным героем ставят под сомнение подлинность автора. Здесь одно из главных противоречий романа, если подходить к нему с традиционной точки зрения, ставя знак равенства между автором «романным», художественно воплощенным, созданным и «чистым автором», творцом: с одной стороны, автор постоянно говорит о сочинительстве, неустанно напоминает читателю, что перед ним роман, фантазия, с другой стороны, делая героя своим приятелем, запутывает того же читателя, переводя романное начало в жизнь.
26
Лотман Ю. М. Роман в стихах Пушкина «Евгений Онегин». Спецкурс. Вводные лекции в изучение текста. Тарту, 1975. С. 41.
27
Там же. С. 92.
С одной стороны:
Промчалось много, много днейС тех пор, как юная ТатьянаИ с ней Онегин в смутном снеЯвилися впервые мне —И даль свободного романаЯ сквозь магический кристаллЕще не ясно различал, —или:
Я думал уж о форме планаИ, как героя назову…С другой стороны:
Онегин, добрый мой приятель… —или:
Средь пышных, опустелых зал…Спустя три года, вслед за мною,Скитаясь в той же стороне,Онегин вспомнил обо мне.Подобную несогласованность можно отнести к числу тех противоречий, которые Пушкин не хотел исправить. Но если взглянуть на это с другой точки зрения – здесь не будет ни несогласованности, ни противоречий. Отмеченные Ю. М. Лотманом разные уровни авторского повествования создают в романе носителей двух точек зрения: один из них вымышленный автор, приятель Онегина, повествующий о событиях для него подлинных. Введение биографически точных деталей здесь ничего не меняет, так как в событийном плане, по Пушкину, роман и жизнь не противостоят друг другу:
Блажен, кто праздник жизни раноОставил, не допив до днаБокала полного вина,Кто не дочел ее романа…Роман и жизнь – явления взаимообратимые в том смысле, что свой сюжет как система отношений есть и в жизни, и в романе. Но явления нетождественные, и тут Пушкин, предлагая читателям своеобразный художественный вариант анализа романной структуры, четко разделяет романное, моделируемое и «не романное». Разделение это видно на всех уровнях: на событийном – ситуация традиционно-романная (романы Ричардсона и Руссо), ситуация как традиционно-романная (любовь Татьяны к Онегину), ситуация нетрадиционно-романная, как бы не романная по отношению к первым двум (отповедь Онегина), взгляд на эту ситуацию из-за пределов романа, из жизни – внероманный взгляд:
Вы согласитесь, мой читатель,Что очень мило поступилС печальной Таней наш приятель…Разделение конвенционально-романного и «внероманного» видно и на уровне слова, где оно также представлено многоступенчато: традиционное романное слово в его истоках для Ленского – немецкий романтизм, имитация традиционно-поэтического – стихи самого Ленского, оценка его с точки зрения другой поэтической системы – «так он писал темно и вяло», и оценка как бы из-за пределов романа:
(Что романтизмом мы зовем,Хоть романтизма тут ни малоНе вижу я; да что нам в том?)Это уже замечание не собственно о стихах Ленского, но о поэзии определенного типа как о явлении культурной действительности.
Разные поэтические системы и романные модели в единой структуре романа «Евгений Онегин» вкладываются друг в друга как куклы-матрешки [28] , не разрушая при этом сложной системы внутренних связей. Охватывает, включает в себя все эти модели художественная система, максимально сближенная с понятием «жизнь» и обозначенная нами условно как «внероманная» по отношению к внутренним моделям романа.
28
Пользуемся удачным сравнением Ю. М. Лотмана, не связанным с романом «Евгений Онегин» (см.: Лотман Ю. М. Структура художественного текста. С. 33). В нашей статье это сравнение указывает не на механическую, а на иерархическую организацию романа.