Поэтика. История литературы. Кино.

Тынянов Юрий Николаевич

Тютчевские переводы не совсем основательно относятся в новых изданиях в особый отдел. Тютчев в большинстве случаев не обозначал подлинника, он относился к ним как к оригинальным своим стихотворениям — и имел на это вообще право. Подлинник служил ему обычно канвой, на которой иногда получались узоры, ничего общего с бедной и суровой канвой не имеющие (Уланд — "Весеннее успокоение"); в других случаях, оставаясь ниже подлинников, Тютчев все же их стилизует до неузнаваемости.

Но в переводах из Гейне наше внимание останавливает прежде всего выбор. Выбраны стихотворения, характерные именно для манеры Гейне: так, выбрано для перевода, например, стихотворение "Liebste, sollst mir heute sagen…" и даже относящееся к разряду "niederer Minne" [Чувствительная любовь (нем.)] "In welche soll ich mich verlieben…" — стихотворения, чуждые основному строю тютчевской лирики.

О

том, как возник, может быть, первый перевод из Гейне ("Ein Fichtenbaum steht einsam…"), мы упоминали: в доме Тютчева любили и часто декламировали это стихотворение. Заглавие, данное Тютчевым этому стихотворению ("С чужой стороны"), показывает, что сам Тютчев использовал гейневский материал для своей лирической темы — "разлука с родиной". Вместе с тем стихотворение помечено Мюнхеном, послано в Россию, и заглавие представляет поэтому своеобразное противоречие с лирическим сюжетом, обратную ситуацию его. Одна особенность перевода должна быть отмечена: «Fichtenbaum», переведенное Лермонтовым «сосна», Тютчев переводит — «кедр»; это сохранение родов [972] совершенно соответствует живости и глубине тютчевской «мифологии». Стихотворение писано необычным для тогдашнего русского стихосложения метром. Тотчас же по выходе оно возбудило внимание именно своей метрической стороной; так, оно разбирается тогда же в статье теоретика русского стихосложения Дубенского "О всех употребляемых в русском языке стихотворных размерах" ("Атеней", 1828, ч. 4, стр. 149).

972

Роль такого сохранения в общей семантике стихотворения отметил еще А. Потебня ("Из записок по теории словесности", Харьков, 1905, стр. 69); ср. анализ Л. В. Щербы в его известной статье (Л. В. Щерба. Избр. работы по русскому языку. М., 1957, стр. 98–99); В. В. Виноградов. Русский язык. М., 1972, стр. 60–61. См. также: Л. С. Выготский. Мышление и речь. М.-Л., 1934, 273–274; А. В. Федоров. Лермонтов и Гейне. — Уч. зап. Первого ленинградского гос. пед. ин-та иностр. языков. Т. I, 1940, стр. 124–126; он же. Лермонтов и литература его времени. Л., 1967, стр. 269; Н. Берковский. "Книга песен" и переводы русских поэтов. — В кн.: Г. Гейне. Книга песен. Переводы русских поэтов. М… 1956, стр. 9-10; Я. И. Гордон. Гейне в России. Душанбе, 1973, стр. 82–90. Б. Рубинова высказала предположение о зависимости лермонтовского перевода от тютчевского (Е. Рубинова. О значении переводов Тютчева из Гейне. — Уч. зап. Казахского ун-та, т. XXXIV, вып. 3, 1958).

Метр стихотворения представляет вид паузника на основе канонического четырехстопного + трехстопный амфибрахий. Метр в особенности выделяет вторую строку, лишенную анакрузы, и писанную, следовательно, дактилем; кроме того, в противоположность остальным парным вторым и четвертым строкам, писанным трехстопным метром, она написана четырехстопным. На строке, таким образом, метрическое ударение. Кроме того <…> односложное слово «кедр» выделяется и в этой строке. Таким образом, слово «кедр» оказывается доминантой всего стихотворения:

На севере мрачном, на дикой скале Кедр одинокий под снегом белеет.

Канонический метр, таким образом, нарушен дактилической строкой; за ней следует строка с передней паузой на третьей стопе; остальные строки писаны каноническим амфибрахием. (Следует заметить, что первая строка второй строфы имеет вариант с такой же паузой, как и третья строка первой.)

Несомненно, здесь дан некоторый метрический аналог подлинника: аналог, ибо подлинник писан тоже чередованием канонического метра с дольником, но на метрической основе трехстопного ямба. Дольник чередуется у Гейне пластически: одна строка — канонический трехстопный ямб + три строки с приращением на первой стопе + три строки канона + одна строка с приращением на первой стопе. Таким образом, ни метр, ни характер чередований канона с нарушениями у Тютчева не переданы, передан только аналог их на другой метрической основе. Все же аналог этот оказался очень удачным, и именно амфибрахием (уже, впрочем, вполне каноническим) сделан знаменитый перевод Лермонтова. Что касается рифм, то характер их у Тютчева не соблюден. Стихотворение Гейне писано только одной перекрестной рифмой на строфу, у Тютчева — обеими; у Гейне чередуются женские окончания с мужскими, у Тютчева, напротив, — мужские с женскими.

Что касается лексики, то стихотворение Тютчева многословно и вовсе не передает лапидарной строгости подлинника — оно переобременено тютчевскими (не встречающимися у Гейне) эпитетами: на севере мрачном, сладко заснул, юную пальму.

Кроме того, совершенно нет в подлиннике выражений, как: "под снегом белеет", "в инистой мгле", "И сон его вьюга лелеет", «пределах», "под пламенным небом", "стоит и цветет"; первоначальный вариант был еще более отдален от подлинника. Вместо строки

Под пламенным небом, на знойном холму,

все же сохраняющей колорит строки

Auf brennender Felsenwand,

стояла строка

Под мирной лазурью, на светлом холму,

углубляющая антитезу к тютчевским (не гейневским) эпитетам ("на севере мрачном"), но меняющая основной ее характер.

Таким образом, гейневское "Ein Fichtenbaum steht einsam…" дает лишь канву для Тютчева, самостоятельно развивающего лирическую тему (заглавие) и аналогирующего метр подлинника.

Два перевода из цикла «Nordsee» — «Вопросы» и «Кораблекрушение» любопытны во многих отношениях. Несомненно, что цикл «Nordsee» по космической тематике и грандиозной образности более всего отвечал строю тютчевской лирики. Но в этих переводах Тютчев стоял перед трудной задачей создания русского вольного ритма. Сначала, в первом стихотворении, он явно пытается разрешить эту задачу. Первые две строки:

Над морем, диким полуночным морем Муж-юноша стоит

не укладываются в рамки определенного метра и создают презумпцию вольного стиха. Этим объясняется, что последующие стихи воспринимаются именно как род вольного стиха, несмотря на то, что они представляют чередование канонического четырехстопного ямба с пятистопным. <…>

Гейневский прием разрушения иллюзии проведен двояким образом: обычным путем — внесения прозаизма (ein Narr) и путем, открытым лишь в вольном стихе, — ритмическим. Три строки с каноническим ритмом (четырехстопный амфибрахий) перебиваются ритмом резко прозаической речи:

Es murmeln die Wogen ihr ew'ges Gemurmel Es wehet der Wind es fliehen die Wolken, Es blinken die Sterne gleichgultig und kalt Und ein Narr wartet auf Antwort.

Ничего подобного мы не найдем у Тютчева:

По-прежнему шумят и ропщут волны, И дует ветр, и гонит тучи, И звезды светят хладно-ясно, Глупец стоит — и ждет ответа,

где последняя строка значительно ослаблена полным ритмическим соответствием предыдущей [973] .

973

Предпоследняя строка в первой публикации стихотворения ("Галатея", ч. XVIII, 1830, № 40), ныне принятой за основной текст (см. Лирика, II, 62), читается так: "И звезды светят холодно и ясно". Тынянов пользуется вариантом списка, который одно время принимался за автограф. (См.: Ф. И. Тютчев. Полное собр. стихотворений. Ред. и комм. Г. Чулкова. Т. I. М.-Л., 1933, стр. 334).

Вместе с тем Тютчев производит синтаксическую перестановку, которая сразу переносит центр стихотворения именно на синтаксическую сторону. Именно: у Гейне придаточное предложение кончается тотчас же, в первой же строке глаголом:

Woruber schon manche Haupter gegrubelt,

а дальше следует ряд приложений:

Haupter in Hieroglyphenmutzen, Haupter in Turban und schwarzem Barett…

и т. д.,

между тем как Тютчев нагнетает синтаксис, относя разрешение периода глаголом на седьмую строку: