Поэтика. История литературы. Кино.
Шрифт:
Гейне явился как раз к тому времени, когда романтизмом были выполнены полные захватывающего смысла темы, — и мы видели, как захватили они Тютчева. Присутствие во всем ограниченном безграничного, в земном — божества, божественность всемирной жизни; для них везде был центр, радиус же был так велик, что отчетливые пластические формы, по которым тосковал Гейне, расплывались, ускользали. Гейне обретает чудесную художественную периферию романтизма и, обретая ее, естественным образом разрушает романтические темы.
"Бесконечность", «Бог», "любовь", «природа» — столь проясненные романтическим сознанием самодовлеющие идеи для него самодовлеющей ценности не имеют, являются лишь весьма удобными тематическими схемами для искусства. Так, в теме хаоса его более всего занимает не эта плодотворная, брошенная романтиками тема, сколько заманчивая перспектива противопоставить
("Сумерки богов")
Таковы, например, излюбленные Гейне романтические темы сна и пейзажа. Сюжет сна так разнообразно, часто и исчерпывающе развит им, что представляет[ся] как бы лейтмотивом его сюжетности.
Сон — наиболее субъективная форма сознания; в гейневском искусстве она является тематическим оправданием неожиданнейших, капризных сочетаний. Ему снится, что он — бог; что он гуляет по раю со своей кокетливой возлюбленной — и встречает Христа; сон об оживших розах и т. д. Иногда разрушается самая тема: "Мне снилось, что ты умерла…" [947] , где эффект достигается простейшим путем — рефрен остается тот же при противоположном значении куплетов: так, последний куплет "Мне снилось, что ты осталась верна…" кончается тем же рефреном "И я проснулся и долго не мог унять слез"; здесь тема уже ничего не оправдывает, ничего не мотивирует, здесь тема нужна только для игры с нею.
947
Стихотворения: "Mir traumt': Ich bin der liebe Gott…" (в переводе Тынянова: "Мне снился сон, что я господь…" — из цикла "Опять на родине"); "Jungstens traumte mir…" ("Мне вчера приснилось…" — из цикла "Разные"); "Ich hab im Traum geweinet…" ("Во сне я горько плакал…" — из цикла "Лирическое интермеццо").
Та же неожиданность сочетаний в основных особенностях гейневского пейзажа — в преобладании у него мертвого и ложного пейзажа над живым и в особом характере живого пейзажа. «Пейзаж» — в противоположность «сну» представляет в поэзии самый удобный предлог заставить позабыть о личности героев и автора; этим объясняется, отчего пейзаж является в романах по преимуществу способом задержания сюжетной пружины, отвлечения от действия, удобнейшими эпизодическими вставками.
У Гейне на первый план и здесь выдвигается личность созерцателя, пейзаж является новым средством для проведения приема персонификации. Но прием персонификации, проведенный с крайнею последовательностью, вовсе не сближает природу двух миров, вовсе не заставляет ее приблизиться к "человеку источнику аналогий" (выражение Новалиса), — но, напротив, как бы подчеркивает именно несоответствие параллелей.
Пейзаж Гейне — живой, мертвый и ложный — целиком построен на оксюморной связи несвязуемого.
"Чем ниже спускались мы, тем милее шумели подземные источники, только изредка какой-нибудь из них сверкал между камнями и кустарниками, будто тайно высматривал, не опасно ли ему выйти на свет божий, и, наконец решившись, выскакивал небольшой волной. Тут имеет место обычное явление: один смельчак подает пример, и все стадо трусов, к своему собственному удивлению, вдруг воодушевляется и спешит присоединиться к первому" [948] .
948
"Путевые картины". Ч. I. "Путешествие по Гарцу".
Между обоими членами параллели опущено столько посредствующих звеньев, что связь между ними предстает своеобразной связью в противоречии.
Еще более это явно в резкой персонификации рек, например Ильзы:
"…В Рюбеланде она казалась очень сердитою и завернулась в серый дождевой покров. Но на вершине Ростраппы она с быстрым порывом любви сбросила его, лицо ее блеснуло мне навстречу в лучезарнейшем великолепии, все черты задышали исполинской нежностью, и из утесистой груди ее вырвались наружу будто вздохи вожделения<…> Не такою нежною, но более веселою, явилась мне красавица Зельке, прекрасная, милая дама <…>" [949] .
949
Там же. (У Гейне речь идет не об Ильзе, а о другой реке — Боде). Следующие далее примеры — из разных частей "Путевых картин".
Поэтому "старая гора, подпевающая веселым студентам и весело трясущая лысой головой", — образ характерный в гейневской системе.
Горы у Гейне: "Громадные, каменные массы постепенно делались в моих глазах все меньше и меньше и наконец представились мне только ничтожными развалинами разбитого исполинского дворца, в котором моя душа, быть может, и поместилась бы с комфортом" [950] .
Символический пейзаж романтиков, с его темным музыкальным соответствием душе человека, обращается у Гейне в пейзаж персонифицированный, прелесть которого — в неожиданном смещении обеих параллелей, в том своеволии художника, с которым он обращается с материалом природы, не преклоняясь перед ним, не прислушиваясь к его внушениям:
950
"Северное море".
"А солнце движется слишком медленно; мне хотелось бы стегнуть огненных коней его, чтобы они мчались шибче… Но когда оно, шипя, опускается в море, и встает великая ночь со своими большими, полными сладострастных желаний глазами, — о, тут только охватывает меня истинное блаженство, вечерний воздух ложится на бурно волнующееся сердце мое, словно ласкающаяся девушка, и звезды кивают с неба, и я подымаюсь и лечу высоко над маленькою землею и маленькими мыслями человеческими!" [951]
951
"Идеи. Книга Le Grand", гл. III.
Космическое начало личности, играющей с персонифицированным миром:
"Местами усматривал я вдали синеватую горку, которая как будто становилась на цыпочки и с большим любопытством смотрела через плечи других гор, вероятно для того, чтобы увидеть меня" [952] .
"Вечерняя заря одела горы точно траурным плащом, и последние лучи солнца осветили их вершины и сделали их похожими на королей с золотыми коронами на головах. Я же стоял, как царь вселенной, среди этих венчанных вассалов, преклонявшихся передо мною в благоговейном молчании" [953] .
952
"Италия. I. Путешествие от Мюнхена до Генуи", гл. XII.
953
"Италия. III. Город Лукка", гл. III.
Но, кроме того, мы не должны забывать, что и персонификация, и параллелизм выступают на почве стилизации народной песни.
Стоит художнику опьянеть — и, покорный ему, пьянеет мир — материал его игры:
Горящее солнце над нами Только красный упившийся нос, Нос мирового духа И около красного мирового носа Кружится весь мир опьянелый [954] .В этой игре космическим сознанием материал игры, занимая подчиненную роль, мог заменяться каким угодно иным. Таков у Гейне мертвый пейзаж.
954
Возможно, к этим стихам относится следующее примечание, точное место которого в рукописи не обозначено: "Игра космическими грандиозными образами — прием, впоследствии использованный Ницше".