Поэты и цари
Шрифт:
Семеновцы и преображенцы еще не забыли свои навыки, а здесь образованные дворяне, отучившиеся от страха, почувствовали, что прийти могут за каждым. Возник всеобщий заговор; из ситуации не было гражданского «оранжевого» выхода.
Альтернатива была такая: произвол, беспредел, деспотизм – не функциональный, а припадочный. Или убийство. Цареубийство. Мужеубийство Россия освоила, сыноубийство при Петре – тоже. Теперь дошло до отцеубийства. Александр знал. Мария Федоровна, его мать, знала. Гвардия знала. Иностранные посланники знали (догадывались). В конечном итоге знали все.
И конечно, знал Он. А Галилеянин не любит убийств, даже в пределах необходимой самообороны. У Пушкина это очень точно передано:
Уродство и невменяемость русской истории стали очевидны всем, даже Турции. Безжалостный Салтыков-Щедрин осмеял всех царей, кроме Александра II. А для Александра I он нашел особую главу и имя «Грустилов». Хотя этот меланхолик, мечтатель, искатель смыслов, любимый и либерально воспитанный бабушкин внук, ученик Лагарпа, мечтавший отказаться от престола и удалиться в швейцарский кантон, наломал очень много дров и оказался на редкость бесплоден в деле российских реформ. Он только вернул екатерининские наработки (обещал же, что все будет «как при бабушке»). Но как «при бабушке» не было уже с 1812 года, даже до войны. «Бабушка», то есть Екатерина II, едва ли призвала бы Аракчеева.
Итак, что прибавил нам Александр I? Петербургский и Харьковский университеты; это хорошо (правда, если учесть, чем занимались по приказу «свыше» в этих университетах после 1815 года, то благодарить не захочется).
Крестьян запретили продавать без семьи, но за это трудно похвалить не охотнорядца, не сатрапа, а образованного джентльмена, ученика швейцарца Лагарпа. Ограничили также и число палок, которыми можно было наказывать крестьянина. Элементы контроля, правда, не предусмотрели. То есть телесные наказания были не запрещены, но смягчены. Кошмар. Александр I регламентировал унижение личности, то есть нашел его правомерным и заново разрешил.
Заодно Александру I, всемогущему царю, властелину гигантской страны, принадлежит сомнительная честь учреждения такой формы «душеспасительной» и «страноспасительной» деятельности, как «разговоры на кухне». Хотя бы и в уютной гостиной Зимнего дворца. Тот комитет «общественного спасения», который молодой царь навербовал из образованной дворянской молодежи и препоручил главе «диссидентов» князю Адаму Чарторыйскому, прельстив его обещаниями помочь Польше и дать ей Конституцию (и дал, кстати, но под тяжелой российской рукой), занимался чистым прожектерством на уровне грибоедовского «Шумим, братец, шумим!».
Особенно жалко старосту кружка Чарторыйского. Пока еще он понял и сказал, что царь очень любит свободу, но при одном условии: чтобы его воля выполнялась, но добровольно. Без принуждения. Тогда это будет свобода, и царь дарует ее. А если кто не хочет подчиняться, его принудят, и тогда это будет деспотизм. Сами же свободы не захотели! Теперь вы понимаете, почему Наполеон, пообщавшись с Александром, за глаза в сердцах обозвал его «типичным византийцем».
Александр дал Царству Польскому то, что не дал России: Конституцию, автономию, «местное самоуправление». Но Наполеон обещал реальную свободу: независимость, а не красиво оформленное рабство. Александр искренне хотел быть добрым монархом для Польши и даже терпеть сейм, если свободные поляки его восславят со слезами умиления на глазах. «Невыносимо, когда насильно, а добровольно – невыносимей» (А. Вознесенский).
Поляки выбрали вариант подавления. Свободные люди всегда выбирают путь под конвоем, только бы не стать удостоенными «расконвойки» (поощрение для образцовых заключенных). И
Собственно, надежда поляков, падение Наполеона, разочарование и крах всех этих надежд вызвали восстание 1830 года, а его ужасное подавление – новое восстание 1863 года, подавление которого остановило реформы Александра II. Эта цепочка ошибок нравственного характера потянется после пагубной для России победы в войне 1812 года.
А до войны у Александра будет еще один грех, еще один провал: Сперанский; участь его реформаторских начинаний, участь самого реформатора… Михаил Сперанский был человеком дела и долга. Гайдар и Чубайс в одном флаконе. Прекрасный менеджер (потом будет губернатором), вдохновенный реформатор. Считал, что России больше всего подойдет французская административная система. Те реформы, которые он замыслил (начиная, конечно, с освобождения крестьян), – это как раз будущие реформы Александра Освободителя. И даже то, что он не успеет ввести: Дума, представительное правление.
Ничего сделать не дадут. Все пойдет прахом. Начав войну с Наполеоном, ученик Лагарпа, республиканец и законник начнет усиленно искать шпионов. У него это было в ходу: одни придворные шпионили за другими. И на Сперанского кто-то донес, что он сторонник Наполеона, французская административная система – это ли не доказательство шпионажа в пользу Парижа? Потом у Сталина будет для шпионов даже целая статья: ВАТ (восхваление американской техники).
Да и про вольные разговорчики, что реформы не идут, а царь ничего по этому поводу не делает, тоже передали. Опять-таки Галич прав: «Ах, кивера да ментики, возвышенная речь, доносы и наветики страшнее, чем картечь». Тихого реформатора взяли ночью, не дав проститься с дочерью (даже НКВД часто давал), и увезли черт знает куда, в Нижний, в ссылку, а потом в Пермь. Без суда и следствия, конечно, как положено было в александровском правовом государстве. И там его сживали со свету местные власти. Он писал царю, тот не ответил. Потом, после Парижа, Александр успокоился, расслабился (может быть, устыдился?), вернул Сперанского из ссылки, даже губернатором сделал. Но ни в какие комитеты больше не приглашал. Не было больше комитетов. Эта игрушка царю надоела.
Он любил, на горе России, играть во внешнюю политику. Входя в тогдашнюю «восьмерку», он тоже постарался впутаться во все коалиции и таким образом сделать себе пиар, хотя на выборы ему было идти не надо. Кроме пиара, пользы для России от его походов не было. Сначала Александр зачем-то полез защищать от Наполеона Пруссию и Австрию (третья и четвертая коалиции). То есть на пару с Австрией был разбит под Аустерлицем (8 тысяч чистых русских потерь), а потом еще и с Пруссией был побит под Эйлау и Фридландом (55 тысяч погибших россиян).
После Тильзитского мира начался медовый месяц с Наполеоном. Александр в очередной раз влюбился в нового героя, и пошли посиделки в разных европейских дворцах, и снова повелись задушевные разговоры о персидско-индийском походе.
А пока царь втащил Россию в континентальную блокаду (на словах – против Англии, а на самом деле – против себя, потому что Англия очень много покупала у России, и без морской торговли нам туго пришлось). «Прогрессист» Наполеон из-за своего хобби бороться с Англией остановил морскую торговлю! А Александр хотел вершить судьбы мира, хотя российская судьба от этого только ухудшалась. Но этого было мало. Сначала работая на Францию (и отплясывая под дудочку Бонапарта), потом царь поссорился с ним из-за Польши, раздела мира и прочих пустяков. И поссорился вплоть до войны!