Поэты «Искры». Том 2

Минаев Дмитрий Дмитриевич

169. ДЕТЯМ

Розги необходимы как энергические мотивы жизни.

П. Юркевич

Розог не бойтеся, дети! Знайте — ученым игривым Прутья ужасные эти Названы жизни мотивом. Пусть вырастают березы, Гибкие отпрыски ивы,— Вы, улыбаясь сквозь слезы, Молвите — это мотивы! Если ж случится вам ныне С плачем снести наказанье — Что ж? и мотивы Россини Будят порою рыданья. Дети! отрите же слезы! Можете строгость снести вы: Прежде терпели ж вы лозы, Так и стерпите мотивы!.. 1860 или 1861

170. ПРАЗДНАЯ СУЕТА

СТИХОТВОРЕНИЕ ВЕЛИКОСВЕТСКОГО ПОЭТА ГРАФА ЧУЖЕЗЕМЦЕВА

(Посвящается автору «La nuit de st.-Sylvestre» [33] и «Истории двух калош»)

(Перевод с французского)

Был век славный, золотой, Век журнальной знати, Все склонялись перед той Силой нашей рати. Всё вельможи, важный тон… Но смещались краски — И пошли со всех сторон Мошки свистопляски. Бородатый демократ Норовит в

Солоны; Оскорбить, унизить рад Светские салоны. Грязь деревни, дымных сел В повестях выводит, Обличает кучу зол, Гласность в моду вводит. Свел с ума его — Прудон, Чернышевский с Миллем, А о нас повсюду он Пишет грязным стилем. А глядишь — о, века срам! — Прогрессистов каста Без перчаток по гостям Ходит очень часто. А глядишь — Прудона друг, Сочиняя книжки, Носит вытертый сюртук, Грязные манишки. Нас нигде он не щадит, Отзываясь грубо, Даже гения не чтит Графа Соллогуба. Им давно похоронен Автор «Тарантаса»; И не шлет ему поклон Молодая раса. Где же автор «Двух калош» С грузом старой ноши? Нет! теперь уж не найдешь Ни одной калоши! Что ж? быть может, Соллогуб Уступил без бою? Иль, как старый, мощный дуб, Был спален грозою? Нет, он в битвах не бывал, Не угас в опале; Но свой гений пробуждал Вновь в «Пале-Рояле». Что ж? быть может, наблюдал Там он русских нравы И себе приготовлял Новый путь для славы? Нет, ему российских муз Лавры опостыли, Он в Париже, как француз, Ставил водевили. Что ж? быть может, он стяжал Лавры и на Сене И Париж его встречал, Павши на колени? Нет, и там он как поэт Не был запевала, Хоть порой его куплет Ригольбош певала… Вот парадный, пышный зал, Туш, финал из «Цампы», Кверху поднятый бокал, Спичи, люстры, лампы, И напудренный конгресс Старичков зеленых, И старушек — целый лес, Пышных, набеленных, Немец-гость, сказавший речь, Звуки контрабаса И маститый старец Г<реч>, Автор «Тарантаса». Дев прекрасных хоровод В русских сарафанах И гостей безмолвных взвод Длинный на диванах. На эстраде, все в цветах, В виде панорамы, С поздравленьем на устах Дамы, дамы, дамы! Всё вокруг стола, — гостям, С гордостью сознанья, За столом внимает сам Президент собранья. Тут парижский виц-поэт С расстановкой, басом Спел хозяину куплет Вслед за контрабасом: «Не умрешь ты никогда,— Пел он в длинной оде,— Ты последняя звезда На туманном своде, Ты живой уликой стал Века чахлым детям…» И пошел, и распевал, Верен мыслям этим. Пел поэт. Весь замер зал… Стоя за эстрадой, Я, как все, ему внимал С тайною отрадой. О поэт! Ты тот же был На Неве, на Сене! И я мысленно твердил: «Bene, bene, bene!» [34] В наш немой, пустынный век, Век без идеала, Ты единый человек Старого закала! 1861

33

«Ночь под Новый год» (франц.). — Ред.

34

«Хорошо, хорошо, хорошо!» (Лат.) — Ред.

171. <РАЗГОВОР ТРЕХ ТЕНЕЙ>

^{На мрачном темном фоне появляются три угрожающие тени. Затем следует страшная сцена, достойная Шекспира:}

^{Тени сходятся и начинают погребальную пляску, схватившись руками.}

Тень 1-я

Смерть идет, Гром ревет! Ночи мгла! Смерть поет…

Тень 2-я

Кто поет Вести зла?

Тень 3-я

Черный кот!

Тень 2-я

Гром ревет! Тучи рвет Ветра стон…

Тень 3-я

Сгинь и сгинь, Пропади, Фельетон!

Все вместе

Пропади, пропади, фельетон!

^{Танец прекращается.}

Тень 1-я

Беда идет, беда! Летала я…

Тень 2-я

Куда?

Тень 1-я

В журнальный ад, Где в каждом — грех Казнит стократ Мертвящий смех, Где судят ложь И злобы смрад, Где новых лож Открылся ряд. От эпиграмм Пощады нет…

Тень 2-я

О, срам! О, срам!..

Тень 3-я

Позор газет!..

Тень 2-я

Скорей сбирайтесь дружно в ряд! Казнить, казнить мы их должны: Готовьте зелье им и яд…

Тень 3-я

А как зовут их?

Тень 1-я

Свистуны!

Общий хор

Мяукни, кот! Сова, завой! Свисток идет: Готовьтесь в бой. Мрак, свет гони, Ломайся, лес! Прогресс, прогресс Похорони!

^{Тени исчезают.}

1861

172. НАШЕСТВИЕ СВИСТОПЛЯСКИ

(Легенда XIX ст.)

Что за волненье в рядах журналистики? Жалкий, испуганный вид! Жертвенник пуст, и журнальные мистики Бросили скит. Туники смятые, лица печальные, Очи тревогой горят, Стонут и плачут витии журнальные Все зауряд. Хроники в трауре; сонная критика

К нам нагоняет тоску, Лиры не тронуты, даже, взгляните-ка, Смолк и «Куку»… Где же их жажда труда и опасности, Где их походы за дам, Даже погас перед статуей гласности Вдруг фимиам. Что ж их тревожит? игра ли фантазии? Слава ли сводит с ума? Или холера идет к ним из Азии, Или чума? Иль, наконец, им грозит наводнение, Новый всемирный потоп?.. Нет! их иное пугает сомнение, Хмурит их лоб. Ужас наводит чума азиятская, Страшен холеры возврат, Но наказание послано адское Хуже в стократ. Враг их явился под гаерской маскою! Нет от беды оборон… Имя ж ее (хоть зовут свистопляскою) Есть «Легион»! Ходит она словно тень неотвязная И, потешая народ, Ловит всё пошлое, всё безобразное,— Ловит и бьет. Что б ни увидела, что б ни заметила, Пусть лишь сфальшивит где звук,— Так эпиграммою прямо и метила, Дерзкая, вдруг! Мысль, уж преданьем давно освященную, Нужно, так, смотришь, казнит, Даже Буслаева — личность ученую Не пощадит. Жрец журналистики пляской скандальною Назвал ту пляску с тех пор, И похоронную песнь погребальную Пел хроникер. Пел он протяжно, — жрецы ж, сняв сандалии, Древних молили богов, Чтоб не смущал этот свист вакханалии Старческих снов. 1861

173. КУМУШКИ

«Эх! не плачь, кума! Значит — дело земское!..» — «Знаю и сама, Да ведь сердце женское. Врозь с ним — нет житья…» — «Не вернешь Кондратьева, Вышла, вишь, статья Гнать, и гнать, и гнать его. Знай! везде бедняк (В умных книгах значится) До могилы так Всё с бедой маячится. Мать на свет родит — Нечем воспитать его, И судьба спешит Гнать, и гнать, и гнать его. Бедняки снесут — Сладко ли, не сладко ли — Всё: по шее ль бьют, Лупят под лопатку ли. Сирому — сна нет, Давит зло, как тать, его, И один ответ — Гнать, и гнать, и гнать его. Раз уйдет от зла — Словно жизнь и ладится, Глядь — из-за угла Снова горе крадется. Так не плачь, кума! Позабудь Кондратьева: Нужно из ума Гнать, и гнать, и гнать его». 1861

174. ОТКРЫТИЕ

Все люди — скоты.

Бланк

Не гордись, о смертный, Быстротой развитья: Господином Бланком Сделано открытье. Брось труды науки, Ей ни в чем не веря: Мир — стадообразный, Люди — хуже зверя. Всё встречай на свете С чувством беззаботным: Господином Бланком Ты сравнен с животным. Лишь один вопрос есть В следующем роде: Так к какой же Бланка Отнести породе? 1861

175. 1-е ЯНВАРЯ

Нового года лишь вспыхнет денница, С раннего часа проснется столица. В праздничный день никого не смутит, Стонет ли ветер иль вьюга крутит, Хлещет ли снегом в лицо непогода — Всюду на улицах волны народа; Мчатся кареты то взад, то вперед, Смело шагает везде пешеход, Словно с плеча его спала забота, Словно свершилось великое что-то, Словно сегодня — не то, что вчера… Город проснулся и ожил с утра. Хмурые лица — свежей и пригожей: Барин в медведях, в тулупе прохожий, Женщин головки в замерзшем окне… Только невесело что-то всё мне… Право, не знаю — от зависти, что ли,— Только смотреть не могу я без боли И без досады на праздный народ: Что же вас тешит? что жизнь вам дает? Что веселитесь, беснуетесь что вы? Дай-ка взгляну я на ваши обновы И, замешавшись в толпе без труда, Ближе на вас погляжу, господа! Вот вы скользите по гладкой панели: Сколько ж обновок на вас, в самом деле!.. Золотом шитый швейцар у дверей, Яркие канты потертых ливрей, Кружева модниц, рубины булавок,— Вот и герои Милютиных лавок, Баловни счастья и щедрой судьбы… Как металлически светят их лбы! В лицах читаешь всю важность их целей: «Устриц бы свежих, да свежих камелий!..» Блеском нарядов смущается глаз — Бархат, и соболь, и мягкий атлас, Только ходи да записывай цены… Моды столичной гуляют манкены, И усмиряет капризный мой сплин Выставка женщин, детей и мужчин. Долго портные, модистки, торговки Шили им к празднику эти обновки; Жаль, что не шьют они новых идей — Вот бы примерить на этих людей, В мысли здоровой дать лучшую моду — Как бы пристало-то к новому году! Право, пристало бы… но, говорят: Нам не к лицу незнакомый наряд… Дальше смотрю я… фельдъегерь несется, В ветхой шинельке чиновник плетется, Тащит под мышкой старуха салоп, Ванька, качаясь, заехал в сугроб, И пред толпой разодетой, богатой Тянет шарманка мотив «Травиаты», Плачет в сказанье каких-то потерь… Вот и питейного здания дверь. Дровни подъехали, словно украдкой, Пар от мороза стоит над лошадкой, Входит в питейный, с оглядкой, бедняк, Чтоб, заложив свой последний армяк, Выпить под праздник, забыться немного: Завтра опять трудовая дорога, Серые будни и ночи без сна. Как не хватить зеленова вина!.. Тут, одержим публицистики бесом, Думал смутить бедняка я прогрессом, Думал блестящий прочесть монолог: «Пьянство-де страшный, великий порок, Нового дела приспела минута…» Но посмотрел — и замолк почему-то И, как пристыженный школьник иной, С новой досадой побрел я домой. <1862>