Поэты «Искры». Том 2

Минаев Дмитрий Дмитриевич

209. МУЗА

Муза, прочь от меня! Я с тобой разрываю все узы… Право честного слова ценя, В мир хочу я явиться без музы. Прочь, развратница! Твой Геликон Шарлатанам стал местом базара, Лучезарный твой бог Аполлон Нарядился в ливрею швейцара; Опозоренный, дряхлый старик Мелкой лестью сменил вдохновенье И в прихожих, в грязи униженья, От речей неподкупных отвык. Муза, прочь!.. не нужна Мне опора твоя ненавистная. Ты порой, как весталка, скромна, То нагла, как блудница корыстная. Перед юным и честным певцом Ты свой умысел гнусный скрывала, Подходила с невинным лицом, Как невеста пред брачным венцом, Целомудренно взор опускала. Ты водила поэта в поля, В наши грустные, русские степи; Ты рыдала, кляня Крепостничества ржавые цепи, Ты на вопли народные воплем своим отвечала, И могучая песня стонала, Как стонала родная земля. Время шло… На мотивы гражданские мода Обратилась в плохое фиглярство; Спали цепи с народа На глазах изумленного барства; На вчерашние темы напев Что ни шаг представлял неудобства, И свободная муза свой гнев Променяла на лиру холопства. А ты, поэт, спокойней путь избрав, Не постыдился жалкого юродства: За чечевичную похлебку, как Исав, Ты продал на обедах первородство. Нет, муза, — прочь!.. 1866 или 1867

210. ШУТ

Его удел — смешить нас всех. Блажен такой удел!.. Ведь в наши дни мы ценим смех — Лишь только б он не ставил в грех Нам наших собственных прорех И наших темных дел. Он шутит мило и легко… Угрюмейший педант, Ценя в нем юмор высоко, С ним разопьет стакан клико, О нем шепнув вам на ушко: «Талант, большой талант!» Едва он в комнату вошел, Едва раскроет рот — Веселья общего посол,— Все гости покидают стол; Смеется весь «прекрасный пол», Смеется весь народ: Смеется жирная вдова, Смеется тощий франт; Не смотрит барышня на льва И может смех скрывать едва, И все твердят одни слова:

«Талант, большой талант!» Пусть у других в насмешке — яд, Но он одним смешит: Как две старухи говорят, Как раз напился пьян солдат, Купцы на ярмарке кутят, А в этом нет обид. Без соли весел и остер, Мишенью для потех Он изберет мужицкий спор, Ничем нас не введет в задор — И слышишь общий приговор: «Вот настоящий смех!» Зевают в клубе от статей Угрюмого чтеца, Глаза смыкает нам Морфей, Но вышел клубный корифей — И у старух и невских фей Забились вдруг сердца… Все чутко слушают рассказ, Хотя столичный шут Его читал уже сто раз… Дрожит вся зала в этот час, От смеха тухнет в люстре газ, Перчатки дамы рвут… Кутит богатый самодур — И шут, в главе льстецов, Всех забавляет чересчур — И за дешевый каламбур Он награжден визжаньем дур И хохотом глупцов. Без остановки круглый год Кривляться он готов, Смеша лакеев и господ Дождем копеечных острот, Не замечая в свой черед, Что шут он из шутов. Теперь шутам везде привет За их бесценный дар Шутить, хоть в шутках смысла нет…  — Молчи ж, озлобленный поэт! Займет твой пост на много лет Общественный фигляр… Твои насмешки нас язвят Сильнее клеветы… Нам нужен смех на старый лад, На жизнь веселый, светлый взгляд, Нам нужен гаера наряд… Да здравствуют шуты!.. <1867>

211. НАСУЩНЫЙ ВОПРОС

Гражданин

Молчи, толпа!.. Твой детский ропот Тревожит мирный сон граждан. Ужели был напрасно дан Тебе на свете долгий опыт?.. Тебя, капризную толпу, Ведем мы к истине, к науке, И, яркий светоч взявши в руки, Твою житейскую тропу Мы озаряем блеском знанья. Среди блестящего собранья Мы проливаем много слез, Слагая речь за бедных братий, За всех, кто много перенес Обид, гонений и проклятий. Твои невзгоды и тоску Мы чтим в созданиях поэта, И среди земского совета Даем мы место мужичку; Всему, что сиро и убого, Мы сострадали столько раз, И Ломоносова дорога Открыта каждому из вас. Чего ж вам надо? Не робея, Вкушайте знанья сладкий сок: Сплетем лавровый мы венок Для гениального плебея, И — будь он селянин простой — Пред ним преклонимся мы дружно. Чего же вам, безумцы, нужно? Того ль, чтоб дождик золотой, Как манна, падал прямо с неба, Балуя праздностью народ? Чего же вам недостает? Чего ж хотите?..

Толпа

Хлеба! Хлеба!.. <1868>

212. «На борзом коне воевода скакал…»

На борзом коне воевода скакал Домой с своим верным слугою; Он три года ровно детей не видал, Расстался с женой дорогою. И в синюю даль он упорно глядит; Глядит и вздыхает глубоко… «Далеко ль еще?» — он слуге говорит. Слуга отвечает: «Далеко!» Уж стар воевода; скакать на коне, Как прежде, он долго не может, Но хочет узнать поскорей о жене, Его нетерпение гложет. Слуге говорит он: «Скачи ты вперед, Узнай ты, всё ль дома здорово, С коня не слезая, у самых ворот, И мчись ко мне с весточкой снова». И скачет без устали верный слуга… Скорее ему доскакать бы… Вот видит знакомой реки берега И сад воеводской усадьбы. Узнал обо всем он у барских ворот, И вот как опущенный в воду Печальные вести назад он везет, И жалко ему воеводу. «Ну, что?» — воевода скрывает свой вздох И ждет. «Всё в усадьбе исправно,— Слуга отвечает, — лишь только издох Любимый ваш сокол недавно». «Ах, бедный мой сокол! Он дорог был мне… Какой же с ним грех приключился?» — «Сидел он на вашем издохшем коне, Съел падаль и с жизнью простился». «Как, конь мой буланый? Неужели пал, Но как же погиб он, мой боже!» — «Когда под Николу ваш дом запылал, Сгорел вместе с домом он тоже». «Что слышу? Скажи мне, мой терем спален, Мой терем, где рос я, женился? Но как то случилось?» — «Да в день похорон В усадьбе пожар приключился»… «О, если тебе жизнь моя дорога, Скажи мне как брату, как другу: Кого ж хоронили?» — И молвил слуга: «Покойную вашу супругу». <1868>

213. ПРАЗДНИЧНАЯ ДУМА

Христос воскрес! Я помню времена: Мы этот день с волненьем невозвратным Встречали кружкой доброго вина И честным поцелуем троекратным. Пылал румянец юношеских лиц, В речах срывались искренность и сила, И общее лобзанье свято было, Как чистый поцелуй отроковиц. Но шли года. Редел кружок наш тесный, Жар юности в друзьях моих исчез, И не с кем встретить праздник наш воскресный И некому сказать: Христос воскрес!.. Христос воскрес! Напрасно ждать ответа… Одних уж нет, другие далеко, Среди снегов, где северное лето Так сумрачно, так грустно-коротко. К другим же, изменившим нам собратьям Я только сожаленье сохраню И грязным их циническим пожатьем Своей руки теперь не оскверню. Их воздух — заразительней больницы… Скорей пойду я в степь иль в темный лес, Где песнями ответят только птицы На громкий мой привет: Христос воскрес!.. За всех, убитых пошлостью житейской, Ничтожных честолюбцев, медных лбов, За всех льстецов в сиятельной лакейской, Забивших в грязь с усердием рабов Их благородной молодости грезы И честную, как молодость, любовь,— Не раз во мне вскипала гневно кровь, А на глазах навертывались слезы. Круг бескорыстных, пламенных повес Погиб в среде ничтожной и развратной, И не с кем встретить праздник благодатный И некому сказать: Христос воскрес!.. Как после битвы, в сказке древней, витязь Меж трупами живых бойцов искал, Я звал своих: «Кто жив еще? проснитесь!» Но мне никто на зов не отвечал. Лишь от бойцов, любимых мной когда-то, В мой уголок неслось издалека Шипящее проклятье ренегата Иль купленный донос клеветника… Никто связей с прошедшим уж не ценит, И недоверчиво смотрю теперь вокруг: Цинически предаст вчерашний друг, И женщина любимая изменит. Куда зовут наука и прогресс, Никто нейдет… Напрасно ожиданье!.. И некому сказать: Христос воскрес! И нет людей… Вкруг — мертвое молчанье. Но, стойте… Чу! мы слышим детский крик: Ведь это наши собственные дети; Их лепет и ребяческий язык Вещуют возрождение на свете. Они растут близ вырытых могил, Они детьми уж лучше нас по виду… Признаем же всю немощь наших сил И по себе отслужим панихиду… А ты, под сводом северных небес Растущее, иное поколенье,— Прими в священный праздник воскресенья Мой праздничный привет: Христос воскрес! 30 марта 1868

214. ВОЙНА И МИР [42]

ПОДРАЖАНИЕ ЛЕРМОНТОВУ («БОРОДИНО»)

И ГРАФУ ЛЬВУ ТОЛСТОМУ («ВОЙНА И МИР»)

— Скажи-ка, дядя, без утайки, Как из Москвы французов шайки, Одетых в женские фуфайки, Вы гнали на ходу. Ведь если верить Льву Толстому, Переходя от тома к тому Его романа, — никакому Не подвергались мы погрому В двенадцатом году. Какой был дух в Наполеоне И были ль мы при нем в загоне, Нам показал как на ладони В романе Лев Толстой. Тогда славяне жили тихо, Постилась каждая купчиха… Но чтоб крестьян пороли лихо, Застенки были, Салтычиха… [43] Всё это слух пустой. — Да, были люди в наши годы, Не мелкой нынешней породы: В дни мира — гордые Немвроды, Богатыри в войне… Ростов — звезда всей молодежи, Андрей Болконский — диво тоже, Безухой — член масонской ложи, Денисов, Долохов… [44] О боже, Их вспомнить любо мне!.. Нам Бонапарт грозил сурово, А мы кутили образцово, Влюблялись в барышень Ростова, Сводили их с ума… Безухой прочь погнал супругу, Послал картельный вызов другу И, друга ранивши, с испугу Едва совсем не спился с кругу… Но вот пришла зима. Войска французов шли в тумане. Мы отступали… Ведь заране, Как говорится в алкоране, Наш рок определен. Бояться ль нам Наполеона? Что значат званья, оборона?.. Лежит над миром, как попона, Лишь «власть стихийного закона»… [45] Так что Наполеон? Но вот и войско Бонапарта: «Посмотрим мы, какой в вас жар-то!..» (Того сражения ландкарта В «Войне и мире» есть…) Безухой, главный член романа, Явился в поле утром рано И стал смотреть из шарабана [46] : Полна французами поляна, И всех врагов не счесть… Под ранним солнцем блещут ружья… С Безухим не было оружья. Подумал он: «И так ведь дюж я, Неустрашим, как слон…» Пред ним, как пестрый ряд игрушек, Мелькали в поле сотни пушек, Палаток множество верхушек: В одной палатке, средь подушек, Лежал Наполеон. Нетерпеливость обнаружа, Он мыслил: «Русских угощу же!.. Лишь только б насморк не был хуже [47] , Я тотчас двину рать, Мюрата с конницею ходкой, И будет мне Москва находкой…» И корсиканец этот кроткий Себе всю спину жесткой щеткой Велел вдруг растирать [48] . Два дня мы были в перестрелке, С врагом играли, как в горелки; Стрелки шныряли, словно белки, И прятались во рву. Денисов так вошел в охоту: «О, дайте мне одну лишь роту, И всю французскую пехоту Я разобью сейчас с налету, На части перерву…» [49] Французский лагерь был в тревоге, Что промочил в ненастье ноги, Ступивши в лужу на дороге, Их «маленький капрал»… У нас же в войске — смех и шутки, Да раздавались прибаутки: «Французы вымокли, как утки, И Бонапарт раз двести в сутки Чихать от страха стал!..» На третий день сошлись два стана. Раздался грохот барабана… Взглянуло солнце из тумана На Бородинский бой. Безухой был в сраженьи этом Одет легко, как будто летом: Вооружась одним лорнетом, Он любовался, как балетом, Военною стрельбой. Средь пушек, касок, пик, фуражек, Блестящих блях, стволов и пряжек: «Вот так веселенький пейзажик! — Сказал Безухой Пьер.— Стрелки французские не метки (Шасспо не знали наши предки), Но всё ж годятся для виньетки В иллюстрированной газетке, Хоть в „Искре“, например…» [50] Ну ж был денек!.. В дыму сраженья, Конечно, общего движенья, Победы или пораженья Нам рассмотреть нет сил [51] . Война свирепа, как Медуза; Ее описывать — обуза, И здесь моя робеет муза… Лишь видно было, как француза Безухой князь душил, Как, распростертый у лафета, Лежал солдат один да где-то, На возвышении, у пикета, Чихал Наполеон… Как в бенефис к ногам актера Летят букеты для фурора, Летели ядра очень скоро, Но все кричали вместо «фора» «Ура!» со всех сторон. Так бились, верно, только в Трое. Но уцелели в русском строе Романа славные герои, Не смяли их враги. Себя для «пятой части» [52] холя, Они в Москву вернулись с поля, Лишь только князя Анатоля Постигла в битве злая доля: Лишился он ноги. Вот смерклось… Тел кровавых груду Наполеон встречал повсюду И проклинал свою простуду: «Мой насморк ввел в беду!» Горнисты громко затрубили, И — басурманы отступили… Так, по сказанью новой были, Мы неприятеля разбили В двенадцатом году. Да, были люди в наши годы!.. И будут помнить все народы, Что от одной дурной погоды, Ниспосланной судьбой, Пал Бонапарт, не вставши снова, И пал от насморка пустого… Не будь романа Льва Толстого, Мы не судили б так толково Про Бородинский бой! 1868

42

Последний роман графа Л. Толстого привел меня к печальному соображению, что стихотворение Лермонтова «Бородино» не лишено больших погрешностей, почему я осмелился, так сказать, реставрировать сие стихотворение по сочинению «Война и мир», сочинению неоспоримо художественному и правдивому. Пусть мою смелость извинят только одною любовью к истине. М<ихаил> Б<урбонов>.

43

«Ужасы крепостного права того времени, которое я описываю, закладывание жен в стены, сечение взрослых сыновей, Салтычиха и т. п. — я не считаю верным и не желал выразить…» («русский архив», № 3, стр. 516. Заметка графа Льва Толстого).

44

Вероятно, всем читателям известны эти имена главных героев в сочинении «Война и мир».

45

Совершенно справедливо говорит граф Л. Толстой, что миром управляют не гении, не наука, но «стихийный зоологический закон», что историею управляет закон предопределения («Русский архив», № 3, стр. 525–528).

46

Прошу припомнить, что граф Безухий выехал на Бородинское поле как на прогулку, с одной тросточкой и лорнетом.

47

У Наполеона, говорит граф Л. Толстой, был насморк во время Бородинской битвы, и насморком объясняет его неудачу в этот день. Что ж? Сам Наполеон говаривал: «От великого до смешного — один шаг».

48

См. «Война и мир», том 4-й.

49

Там же.

50

Если граф Л. Толстой (да и многие другие сочинители, как, напр., автор «Смерти Грозного») не стесняется в своем сочинении анахронизмами и то, что думал или делал Наполеон на острове Св. Елены, заставляет его говорить и делать в двенадцатом году, то, следуя его примеру, и я не стесняюсь хронологией и героя Бородинской битвы заставляю упомянуть о журнале «Искра».

51

См. «Война и мир», том 4-й.

52

Кто же из нас не ожидает теперь с нетерпением выхода 5-й части «Война и мир»?

215. РЕНЕГАТ

По недовольной, кислой мине, По безобидной воркотне, По отвращенью к новизне Мы узнаем тебя доныне, Крикун сороковых годов!.. Когда-то, с смелостью нежданной, Среди российских городов,— Теоретически-гуманный, Ты развивал перед толпой, Из первой книжки иностранной, Либерализм еще туманный, Радикализм еще слепой. Каратель крепостного ига, Ты рабство презирал тогда, Желал свободного труда; Ты говорил красно, как книга, О пользе гласного суда. Предвестник лучшего удела, Такую речь бросал ты в свет: «И слово самое есть дело, Когда у всех нас дела нет!..» Глашатай будущей свободы, Ты в дни печали и невзгод Сидел у моря — ждал погоды И нам указывал вперед. Но вот пришло иное время, Свободней стала наша речь, И рабства тягостное бремя Свалилось с крепких русских плеч. Открытый суд с толпой «присяжных» К нам перешел из чуждых стран; Но сонм ораторов отважных Вдруг отошел на задний план. Защитник слабых, подневольных, Переменив свой взгляд, свой вид, Теперь в разряде «недовольных», Порядки новые бранит. Как промотавшийся повеса, Смолк либеральный лицемер В толпе друзей полупрогресса, Полусвободы, полумер… Движеньем новым сбитый с толку, Везде чужой, где нужен труд, Корит он прессу втихомолку И порицает гласный суд; Из-за угла и не без страха Бросает камни в молодежь, И оперетки Оффенбаха В нем возбуждают злости дрожь. Зато порой, по крайней мере, Отводит душу он: готов Отхлопать руки все в партере, Когда дают «Говорунов». О ренегаты! Вам укоров Мы не пошлем… Казнить к чему ж Давно расстриженных фразеров, Сороковых годов кликуш!.. Их гнев и старческая злоба Уже бессильны в наши дни,— Так пусть у собственного гроба Теперь беснуются они! 1868

216. ИНТИМНАЯ БЕСЕДА

«Ваш начальник нрава, говорят, крутого?» — «Тише, тише, тише! Что вы!.. Что за слухи!.. В мире человека не найти такого: Добр и справедлив он, честное вам слово, Он не только ближних, не обидит мухи». — «Он в отставку подал…» — «Да? Что ж вы молчите! Лучше всех подарков весть такого сорта… Коли правду точно вы узнать хотите — Это человек был даже хуже черта, И в его прошедшем есть такие пятна…» — «Он свою отставку взял на днях обратно…» — «Взял назад?.. А я-то… Впрочем, что ж такое: Только ради шутки несколько легко я Говорил о графе… Вот вам бог свидетель: Наш, начальник — общий друг и благодетель; Мы души не чаем в нашем генерале!..» — «Да вчера он умер. Разве вы не знали?» — «Умер. Полно, так ли?.. Вы не лжете если, Я готов издохнуть, сидя здесь на кресле, Коль совру пред вами, да и врать к чему же? — В мире человека не бывало хуже: Зол, сварлив, развратен, и — того не скрою — Жил он перед смертью с собственной сестрою,— Но должна казаться для судебной власти Смерть его, однако, истинной потерей: Мне сказал недавно пристав нашей части, Что замешан даже он в подделке серий». <1869>

217. ФИСКАЛ

Sic transit gloria mundi [53] .

С расстройством в голове Давно — лет десять будет — Доносит, рядит, судит Фискал один в Москве. Он мечется в припадке Безумства, — но ни в ком, Однако, нет догадки, Что он в бреду таком Шалеет с каждым разом… В рассудке кутерьма… Перо макая в разум, Фискал сошел с ума. Фискалом con amore [54] Начав карьеру, стал Работать как фискал Из выгоды он вскоре, И, тронувшись умом, Он так вошел в фискальство, Что даже и начальство Решило: «В желтый дом Он годен по проказам; Бог весть, творить что стал!..» Перо макая в разум, С ума сошел фискал. Забившись где-то в угол, Он видит на Руси (Господь его спаси!) Каких-то красных пугал. Он чует всюду там Маратов, Робеспьеров… (Не первый из примеров: «Чай, пил не по летам!») Фискал кричит с экстазом: «Позор для них, тюрьма!..» Перо макая в разум, Фискал сошел с ума. Когда подчас на бале Явившийся фискал Увидит, что тот бал Мазуркой заключали, Он крикнет, став на стул (Дрожи, танцоров лига!): «Здесь польская интрига!.. Измена! Караул!..» Мигни-ка кто тут глазом, Он стражу бы позвал… Перо макая в разум, С ума сошел фискал. Скажи-ка кто печатно, Что «давит мух паук», Он разразится вдруг Доносом, вероятно. «Смысл этой фразы взвесь! — Взревет фискал беспутный.— Над властью абсолютной Насмешка скрыта здесь!» К невинным самым фразам Пристанет, как чума… Перо макая в разум, Фискал сошел с ума. Для всех великоруссов Отличный в нем урок: Московский наш Видок, Сводя с ума всех трусов, Рехнулся сам теперь; В своем недуге злейшем, Рыча, как лютый зверь, Он равен стал с Корейшем. Нам жаль его весьма, Хоть он и был пролазом… Перо макая в разум, Фискал сошел с ума. <1870>

53

Так проходит земная слава (лат.). — Ред.

54

Из любви к делу (итал.). — Ред.

218. ДИКИЕ СНЫ

Я уснул, и в каком-то безумном бреду Мне приснился волшебный, невиданный свет: Будто в дивном саду По цветам я иду, И бессмертные птицы поют мне привет, И кивают цветы мне головками вслед. Вот селенья людей: лица — кровь с молоком, Я не встретил убогой избы ни одной, С нищетой селянин лишь по сказкам знаком… Что за дикие сны снятся людям весной!.. Из-за рощ поднимались, росли города: Пышной роскоши в них не найти и следов, Но порок и нужда Не свивали гнезда, Под тяжелым ярмом непосильных трудов, В самых дальних и темных углах городов. О свободе гражданской, о братской любви Споров нет там, как здесь, на планете земной, Но свобода и братство у всех есть в крови… Что за дикие сны могут сниться весной!.. Не мрачит чистых душ преступления тьма, И железные цепи для ног и для рук, Эшафот и тюрьма Для людского ума Там еще — непонятный, неслыханный звук. Речи, странные мне, раздаются вокруг: Как про зверский разбой, о войне говорят, И нигде, проносясь над счастливой страной, Я нигде не видал ни штыков, ни солдат… Что за дикие сны могут сниться весной!.. Это вечное счастье в волшебной стране, Вечный блеск незакатного дня В заколдованном сне Были тягостны мне И в бреду бесконечно смущали меня. Грешный мир наш земной, мир печали и слез, Так сжился, так сроднился со мной, Что шептал я невольно, очнувшись от грез: Что за дикие сны прилетают весной!.. <1870>