Поезд на Солнечный берег
Шрифт:
– Кактус Шипелли! – удовлетворенно изрек генерал. Каждый раз его захватывала эта перемена, хотя, казалось бы, он уже давно должен был привыкнуть к ней, – столько случалось в его жизни необычного!
– Ваш, – бормотал Сильвер Прюс, он же кактус–осведомитель, – всегда ваш, всегда ваш, божественный, несравненный…
Портреты на стенах кривились и перемигивались. Они повидали на своем веку немало посетителей, и им претила эта заискивающая болтовня. Лео вовсю строил глазки своей соседке Помпадур, а она пока отделывалась жеманными вздохами и прикрывалась поблекшим
– Встань, – велел Дромадур. – Садись.
– Какая честь, – лепетал кактус, – какая ч–честь…
Он сел на стул, который немедля врезал по нему электрическим током. Кактус вскочил, воя от боли. Дромадур засмеялся. Смех его походил на икание, какое издавал бы крокодил, решивший подражать кваканью лягушки.
– Это очередное изделие Пробиркина, новая модель пыточного стула для незваных посетителей, – объяснил генерал, отсмеявшись. – Наш доктор свое дело знает туго. На днях он обещал мне нечто совершенно сногсшибательное… Да ты садись, душа моя, не стесняйся.
– Я лучше постою, – пробормотал Кактус Шипелли и действительно остался стоять.
– Итак? – произнес генерал вопросительным тоном, ставя локти на стол и соединив кончики пальцев. – Каково настроение в массах, гм, наших подданных?
– Отменное, – заторопился кактус. – Новый закон о повышении зряплат на дырку от бублика привел всех в полный восторг.
– Это я знаю, – сухо сказал Дромадур. – Иной реакции я и не ожидал. Но что они думают о войне?
– Война есть война, – пискнул верный осведомитель. – На ней не думают.
Он задрожал, ожидая ответа. Молчание затягивалось. Генерал барабанил пальцами по столу.
– Принимая во внимание, что война с цветами ведется уже тысячи лет – тысячи, друг Кактус! – в течение которых мы нещадно вырубаем леса, заливаем асфальтом поля, искореняем – именно искореняем! – наших врагов, которые отнимают у нас необходимое жизненное пространство, самый воздух, которым мы дышим, и что в течение тысячелетий люди не смогли продвинуться в этой войне настолько, насколько продвинулся я…
– О величайший! – пропел кактус.
– Положим, – снисходительно кивнул Дромадур. – Итак, я требую войны до победного конца. По расчетам Пробиркина, ждать остается совсем немного. Цветы всегда были нашими исконными врагами. Заметьте, даже в прежние времена наиболее сознательные из людей отрывали им головы и сажали в вазы, пытаясь таким образом убить их. Что такое цветы? – вопросил Дромадур самого себя и сам себе ответил: – Ничто! Некоторые растения полезны, я не отрицаю: цикута или там лебеда какая–нибудь. Но цветы внушают нам понятие о красоте, чуждое человеческому роду. Смотри мой кодекс. Цветы действуют на наше сознание с помощью запаха, то есть, выражаясь грубо, дурят нам мозги! Смотри мой кодекс. Кроме того, некоторые проклятые мутанты (тут Дромадур изрыгнул несколько весьма энергичных проклятий), особенно из числа орхидей, научились, хотя и на короткое время, превращаться в людей. Смотри мой кодекс! Им нет пощады.
– Нет! – пискнул кактус.
– Мои подданные, – начал Дромадур, – сознают всю важность поставленной
– Они очень сознательны и признательны.
– Я так и думал, – заявил генерал, разваливаясь в кресле. – А теперь расскажи, что тебе удалось узнать, мой друг.
Колобок, затесавшийся между Лео и кокетливой Помпадуршей, отчаянно старался выбраться. Помпадурша взяла его и посадила себе на плечо. Лео отвернулся с гневной гримасой. Он стоял подбоченясь, и было заметно, что рама ему тесна. Гулливер обхаживал лилипутку.
– Узнать о… – несмело начал кактус.
– О вожде цветов, да! И не вздумай отпираться. Я хочу слышать только правду. Кто он?
– Мой осведомитель – хризантема… – начал Сильвер–Кактус.
– Что такое хризантема? – брезгливо спросил Дромадур.
– Это цветок, – простонал презренный доносчик.
– Враги, – проворчал Дромадур, – кругом одни враги!
– Она считает меня за своего, – пояснил Кактус.
– Пооборвать бы ей лепестки, – заметил Дромадур. – Итак?
– Мне еще не до конца доверяют, – оправдывался Шипелли. – Но я выяснил, кто их вождь.
Всякое человеческое выражение улетучилось с лица Дромадура. Кактус сам испугался действия, которое произвели его слова.
– Друг, союзник, зовись как хочешь, – прошипел диктатор, и две жилы вздулись на его лбу буквой «у», – выдай, выдай его мне! Клянусь, он пожалеет, что появился на этот свет одновременно со мной. Он заплатит мне за все!
– Я…
– Что?! – взревел Дромадур так, что часовые по ту сторону дверей сделали на караул, а Колобок замертво упал с плеча Помпадурши.
– Я только знаю, что это подсолнух, – обмирая со страху, вымолвил кактус.
– Подсолнух! – прошептал Дромадур, опускаясь на место.
– Подсолнух! – в ужасе повторили портреты. Четырнадцатый, воспользовавшись всеобщим смятением, поцеловал Помпадуршу в щечку. Она ограничилась тем, что погрозила ему пальцем.
– Да, подсолнух, – продолжал Кактус, не смея взглянуть в лицо Дромадуру Грозному, – и, как я понял, он ходит по Городу в человеческом облике. У него есть какое–то прикрытие, отчего его не могут распознать. Это он причастен к последним событиям, когда цветы, захваченные во время чистки, бежали прямо из–под носа у вашего друга Вуглускра.
– Кактус, – сказал Дромадур таким голосом, что Шипелли попятился. – Кактус, найди мне этот подсолнух, и я тебя озолочу. Я разрешу тебе даже жить среди людей, если тебе так нравится.
Что–то треснуло под ногой у Кактуса, и он понял, что ненароком наступил на собственный глаз. Портреты с отвращением отвернулись, а Четырнадцатый поднес к носу кружевной надушенный платочек.
– Нет, мне не нравится, – сказал Кактус, едва не плача, – потому что меня не любят, не уважают, не шлют мне признаний в любви, и еще третьего дня треклятый Орландо свалил на меня рояль из окна. Генерал, – продолжал он, всхлипывая при мысли о своем унижении, – сделайте так, чтобы его отстранили от рекламы таблицы умножения! Почему все так любят его, а не меня? Я тоже могу сказать, что дважды два равно четыре!