Поездка к Солнцу
Шрифт:
То и дело Андрейка заглядывал в сарайчик: верблюжонок крепко спал в потнике. Ему, наверное, было очень тепло.
Мая лежала за стогом сена и не переставая жевала.
Но самое интересное началось, когда из кошары вернулись бабушка Долсон и ветеринар.
Андрейка и раньше много слышал о том, как трудно Мая подпускает к вымени своего ботогона.
Дядя Куку сказал:
— Интересно посмотреть, Долсон Доржиевна, как ты приучаешь свою верблюдицу.
Вот тут-то и началось. Ботогон уже давно начал подавать голос. Он кричал так жалобно и тонко, словно
— Проголодался, дружочек, — сказал дядя Куку.
Он пошёл в сарайчик, развязал верёвку и высвободил ботогона из потника. Верблюжонок, голый, почти совсем без шерсти, со сморщенной стариковской кожей, стал мелко дрожать. Как и у большого верблюда, у ботогона было два горбика. Но голова скорее походила на голову только что вылупившегося из яйца гусёнка. Однажды в селе Андрейка видел таких гусят.
Дядя Куку вынес ботогона и подставил под солнце.
Ботогон поморгал своими птичьими глазами и впервые увидел не только Андрейку, но и всех. На него смотрели и Нянька, и Катька, и Рыжик, и Сивый, и даже Резвая своим единственным глазом.
Мир показался ботогону очень ярким, всеобщее любопытство невыносимым, и он постарался спрятать голову под руку ветеринара.
Дядя Куку обвёл всех взглядом и торжественно обратился к ботогону:
— Не стесняйся, гражданин любезный. Три часа ты существуешь на свете. Срок, дружочек, немалый. Давай-ка встанем на ноги. На все четыре. Ты должен доказать, что чего-то стоишь. Ну?
И ботогон доказал. Он стоял, широко расставив тонкие ножки. Они дрожали, подгибались, но он стоял и не падал. Высоко поднятая голова его поворачивалась, словно её кто-то раскачивал из стороны в сторону. Ботогон широко открывал беззубую и большегубую пасть и всё плакал и чего-то просил.
Бабушка Долсон пошла и привела в поводу Маю. Привязала повод к телеге. Мая даже не посмотрела на сына, будто его здесь и не было.
— Нет, не перестану я дивиться на этих верблюдиц, — сказал ветеринар. — Вы думаете, Долсон Доржиевна, одна она у вас такая? Да, считай, каждая вторая в колхозе не любит своих детёнышей. Родит, а потом не подпускает к вымени. Сколько верблюжат погибает из-за этого!
— Ну да ничего! — весело откликнулась бабушка Долсон. — Много ботогонов принесла Мая, ни один не помер. Всех кормила. Подноси-ка, товарищ Кукушко, ботогона.
Ветеринар снова взял верблюжонка на руки и понёс к Мае. Бабушка Долсон гладила голову верблюдицы, что-то ласково приговаривала, а ветеринар едва успевал выхватить верблюжонка из-под вымени. Ботогон обидчиво чмокал мокрыми толстыми губами, хватал пальцы ветеринара, отпускал их и плевался.
Дядя Куку раскатисто хохотал:
— Плюёшься ты, гражданин весёлый, как настоящий верблюд.
Он снова поднёс ботогона. Тот только успел вытянуть шею к вымени, как Мая опять взбрыкнула.
Нянька, молча наблюдавшая, не выдержала и начала от возмущения лаять. Катька опустила голову, словно приготовилась бодаться. Ветеринар укоризненно покачал головой:
— Эх, гражданочка по имени Мая, а ещё матерью называетесь!
Но «гражданочка по имени Мая» даже ухом не повела. Она принимала ласку бабушки Долсон, жмурилась от удовольствия, однако даже с закрытыми глазами чувствовала, когда к ней подносили ботогона, и тут же принималась лягаться. Ни уговоры бабушки Долсон, ни возмущённый лай Няньки, ни злые рога Катьки, ни грозное пыхтенье Андрейки не действовали на упрямую Маю. Даже то, что её так стыдил дядя Куку, называя на «вы», даже неистовые крики ботогона нисколько не трогали верблюдицу.
Она не любила ботогона и не подпускала его к себе.
— Э, Мая, совсем дурная стала ты! — сказала бабушка Долсон. — Музыку тебе надо. Песни слушать будешь.
Она пошла в юрту, вынесла оттуда табуретку. Потом вернулась и принесла патефон. Этот ящик с музыкой бабушке Долсон подарил колхоз за хорошую работу. Только по праздникам бабушка открывала его, заводила и ставила песни. Андрейка наизусть знал все песни. Их было шесть.
Андрейка тоже умел заводить патефон.
Он подошёл к бабушке Долсон и боднул её головой. Она улыбнулась и сказала:
— Слушай, товарищ Кукушко, Андрейка играть будет.
Я-то слушаю, а Мая будет слушать? — со всей серьёзностью спросил ветеринар.
— Шибко слушать любит Мая. — Бабка открыла патефон, подвинула рычажок к слову «медленно» и дала в руки Андрейке ручку.
Теперь Андрейка становился полным хозяином этого удивительного ящика. Он со знанием дела вставил ручку и стал заводить пружину.
Бабка отошла к ветеринару и присела, прижав к себе ботогона.
Медленно и тоскливо зазвучала музыка. Вся степь притихла, слушая её. Андрейка беззвучно шевелил губами, повторяя слова.
Мая тоже слушала песню и тревожно поводила ушами. А бабушка Долсон тем временем подвигалась к Мае и потихоньку подталкивала ботогона.
Когда песня кончилась, стало очень тихо. Опять Андрейка завертел ручку и поставил новую пластинку. И у этой песни знал Андрейка слова. Но сейчас пластинка еле-еле крутилась, и весёлые слова не были такими весёлыми, как раньше.
Через реки, горы и долины, Сквозь огонь, пургу и тёмный дым Мы вели машины, объезжая мины, По путям-дорогам фронтовым.
Эх, путь-дорожка фронтовая.
Не страшна нам бомбёжка любая!
Помирать нам рановато.
Есть у нас ещё дома дела…
Песня эта показалась Андрейке такой тоскливой, что он совсем её не узнал, как будто это была новая песня. Дядя Куку посматривал то на Андрейку, то на Маю, то на бабушку Долсон и ботогона. Он потирал руки и с удовольствием повторял:
— «Помирать нам рановато, есть у нас ещё дома дела!» Это, дружочек, точно сказано. Ну-ка, давай, что ещё там?