Поездка к Солнцу

Костюковский Борис Александрович

— Учился, — мрачно соглашается Андрейка.

— Много учился?

— Не. Семь классов. Семь лет.

— Все чабаны учатся, а ты не хочешь! Значит, не будешь чабаном!

— Нет, буду! — упрямо говорит Андрейка. Но кисточка даже не шелохнулась.

Дулма в затруднении. Однако ненадолго.

— Ты будешь глупый чабан. Плохой чабан. Как хромой дедушка Бадма… — Она решительно говорит: — Лето пройдёт, зима пройдёт, ещё лето, и я пойду в школу. Потом ветеринаром в колхозе буду.

Андрейку терзают сомнения. Он не может разобраться, почему ему не хочется учиться.

Но он твёрдо знает, что не хочется. А Дулма будет учиться… И Андрейку при этой мысли одолевает зависть. Э, нет, тогда и он пойдёт в школу…

— Ладно, ветеринар! — как можно насмешливее говорит Андрейка. — Ты не ветеринар, а любимая. Прицепилась… Вот!

Это сказано, чтобы оскорбить. Так может звать Дулму только бабка, на неё Дулма почему-то не обижается.

— Я поеду! — сердито ударяя рукавичками по бокам, говорит она и выходит из юрты.

Ну и пусть! Всё равно ей самой не сесть верхом. Позовёт ещё. Андрейка ждёт, но Дулма молчит.

Через несколько минут он слышит топот копыт.

Скучно Андрейке! Поехать, что ли, к овцам? Но на дворе уже вечер. Скоро отец пригонит отару.

Андрейка выходит из юрты и старается не смотреть в ту сторону, куда ускакала Дулма. Но всё же смотрит. И сидеть-то верхом не умеет! Ветеринар! Не может он этого допустить, он сам хочет быть ветеринаром…

Андрейка приказывает Рыжику лечь, снимает с него седло, потом скребёт Железной щёткой его вспотевшую спину и подбрасывает в кормушку сена. Через час Андрейка слышит блеяние овец. Значит, возвращаются к юрте отец с матерью. В другой раз Андрейка поехал бы к ним навстречу, но сегодня мрачно сидит на месте. Почему всегда, когда Дулма собирается уезжать, он ругается с ней?

На этот вопрос Андрейка не смог бы ответить. Хорошо только, что он не помнит обиды. Дулма — другое дело: она сердится долго и не приезжает к Андрейке. До самой весны не приезжает.

Весенний день

Переменчив апрель в Забайкалье. С утра вовсю светит солнце, сгоняя с косогоров остатки снега; днём дуют холодные ветры, а к вечеру становится тихо, и воздух — не надышишься! — свежий, бодрый.

Обманчивый, жаркий на глаз закат как будто отдаёт своё нерастраченное за день тепло, окрашивает всё вокруг в живые цвета, и воздух делается густым.

У председателя колхоза Фёдора Трифоновича весной много забот. Он встаёт рано, с первыми петухами, а ложится, когда на небе зажигаются все звёзды. И спит там, где его застанет ночь: то на полевом стане, то в бригаде, то в юрте у чабана.

Сегодня в отаре Арсена Нимаева воскресник — там строят кошару.

— Ну, как твой конь? Всё в порядке? — спрашивает Фёдор Трифонович у шофёра Миши — высокого, сутулого мужчины лет сорока, которого почему-то все в колхозе — и взрослые и дети — так запросто Мишей и зовут.

— Да вроде… — отвечает Миша. — Заправил, как вы велели, полный бак бензина.

Миша нежно вытирает тряпкой дверцу своего «коня».

— Тогда побежим, — говорит ему Фёдор Трифонович.

Председатель всегда

о «Победе» говорит так, будто речь и в самом деле идёт о коне. «Надо обскакать пять бригад», «Обежать Завитуйскую падь», «Напоил ли ты своего коня?», «Что-то наш конь всё на переднюю ногу хромает» (это когда спускает покрышка).

— Перво-наперво, — говорит председатель, — заедем к Арсену Нимаеву. Посмотрим, как воскресник идёт.

Минут через двадцать Фёдор Трифонович произносит:

— Резвый коняга! Уже и домчал.

На склоне сопки виднеется длинный неоконченный сруб кошары. В отаре Арсена Нимаева со дня на день ожидается окот, а кошара ещё не готова. Вот почему здесь сегодня объявлен воскресник.

Не успела остановиться «Победа», как около неё оказался Андрейка. Он очень сердит.

— Мы кошару строим. Леса не хватает. Напишу в газету, — старательно выговаривает Андрейка чьи-то слова.

— Не пиши! — заискивает председатель.

— Напишу, — не очень уверенно повторяет Андрейка.

— Сам напишешь?

— Не… — упавшим голосом, еле слышно произносит мальчик.

— Кто это тебя научил так говорить?

— Я сам, — говорит Андрейка, срывается с места и бежит к юрте, но вдруг останавливается. Он слышит рокот тракторного мотора.

К месту строительства идёт трактор и тащит прицеп с лесом. Андрейка быстро отвязывает осёдланного Рыжика, дёргает его за повод. Рыжик ложится на землю и принимает в седло своего маленького наездника. Наколачивая ногами бока Рыжика, Андрейка мчится навстречу трактору.

Надо видеть его сияющее лицо, когда он, гарцуя вокруг трактора, подъезжает к кошаре!

— Испугался Фёдор Трифонович — живо пригнал лес, — посмеиваясь, говорит шофёр Миша.

Андрейке очень смешно, радостно, весело.

Фёдор Трифонович снимает с себя пальто, берёт топор и начинает ошкуривать лесину. Пока председатель сельсовета Василенко, который сегодня за старшего на воскреснике, с двумя парнями разгружает лес, Андрейка не может найти себе дела. На воскреснике все работают: и бухгалтер, и электрик, и счетовод, и зоотехник. Даже сам председатель колхоза работает, и на его груди поблёскивает красный флажок. Андрейкин председатель колхоза — не простой человек: он слуга народа. Недавно отец с матерью и бабка Долсон избрали его депутатом Верховного Совета.

Если уж точно говорить, то избрал Фёдора Трифоновича он, Андрейка. Отец, мать и бабка отдали Андрейке розовые листки и сказали:

— Опусти их в ящик. Как опустишь, так наш Фёдор Трифонович депутатом станет.

Сразу, конечно, председатель депутатом не стал. Ящик из юрты увезли, а потом Фёдор Трифонович в Москву съездил и приехал оттуда с маленьким красным флажком на груди. Теперь уже каждый видит, что Фёдор Трифонович — депутат.

Андрейка не любит сидеть без дела, он начинает приводить в порядок седло на Рыжике. Седло это очень нарядное. Передняя и задняя луки выкрашены в ярко-красный цвет и по краям обиты серебряными полосками. На кожаных крышках седла — серебряные бляхи. Стремена из жёлтой меди. Всё это Андрейка сейчас, заставив Рыжика лечь на землю, начищает песком до блеска.