Поездом к океану
Шрифт:
Ее разбудили рано утром.
Стрелка на часах еще не коснулась четверки.
— Де Брольи, вас вызывают! Срочно в каземат, — грубым голосом рявкнули ей, еще не понимающей, что происходит. — У вас десять минут.
Дверь со скрипом захлопнулась, Аньес только моргнула и заставила себе подскочить.
Стены зашатались, она едва удержала мир на своей оси. Себя — не удержала. Так и осела обратно на постель.
Она точно знала, зачем нужно ее присутствие.
Обычно, если требовалось, такую съемку делал Кольвен, да и то нечасто. Но именно сейчас он уехал с очередным заданием. А больше некому. Придется
Обычно казни не документировались подробно вплоть до фотографий. Значит, здесь уж совсем что-то показательное. И когда Аньес с фототехникой вылетала из своей коморки в узкий тускло освещенный в такое время коридор, мчалась по лестнице вниз, туда, где содержались заключенные, пыталась дышать, хотя здесь совсем не дышалось, ей не было страшно, на нее лишь накатывало нездоровое, неправильное спокойствие сродни равнодушию, и она раз за разом повторяла себе, что ее дело — выполнить работу. Наверное, черствость — это не так уж и плохо.
Приговоренный был католиком. Это особенно ее поразило. У него были раскосые глаза и черты лица этнического вьетнамца. Он был коммунистом. Он сражался за Вьетминь и был осужден за убийство более двух десятков французских солдат. Он резал их мачете, как кабанов, последние три года. И он оказался католиком, запросив священника, прежде чем отправиться в последний путь.
Аньес вместе с двумя конвоирами находилась возле камеры и ждала, когда закончится исповедь. И это тоже ее душило. Курить хотелось, и она уговаривала себя, что сигарета ждет ее по окончании экзекуции.
— Говорят, он прежде точно так же япошек резал. Ему все едино. И других тому же учил, — бухтел под ухом один из мужчин рядом. — Головы снимал одним махом. Его бы по уму точно так же, а? И чтоб все видели!
— Ну вот нам тут только гильотины не хватало, — рявкнул второй. И Аньес никак не могла не согласиться с ним. Именно здесь и именно гильотины. Еще говорят, человеческая голова живет после декапитации несколько секунд. Достаточное наказание преступнику — успеть осознать смерть?
— Может быть, у них другого оружия не было? — подала она голос, и сама ужаснулась тому, как он равнодушно звучит.
– Кха! — махнул на нее рукой любитель отрубания голов. — Им же досталось все вооружение япошек! И сами япошки заодно с их опытом! Нет уж, этот — просто чертов извращенец.
Больше никто ничего сказать не успел. Из камеры вышел священник. Потом все происходило без излишних телодвижений — четко и слаженно. Аньес сделала два снимка, когда выводили приговоренного. После этого они отправились на стрельбище, где уже все было готово к их приходу. Собственно, больших приготовлений и не требовалось.
У Аньес при себе имелось два фотоаппарата. Один болтался на шее. Второй она установила на штативе чуть в стороне, чтобы в кадр попадали и стрелки, и осужденный. Снимать она планировала с двух ракурсов, хотя ассистента и не было. За него сошел один из присутствовавших, охотно согласившись стоять у штатива. Пока зачитывали приговор, она на ухо объясняла, что делать. Это немного отвлекало от главного. Пусть только работа и ничего больше.
Затем Аньес приблизилась к вьетнамцу, которого поставили у крепостной стены. И вместо того, чтобы избегать его взгляда, и разглядывать, например, кладку, оказалась с ним лицом к лицу. Он был спокоен и, кажется, мало что вообще видел вокруг себя. Аньес сделала еще один снимок. Когда она проявит его вечером того же дня, обнаружит, что вьетнамец в момент фотографирования улыбнулся. Вышло это случайно, улыбка это или гримаса боли, ей придется гадать до конца жизни. Но в тот момент на большее ее не хватило. И она отошла прочь, став в стороне от направления стрельбы, но все-таки достаточно близко. Потом несчастный что-то выкрикнул по-вьетнамски. Всего несколько предложений, но ему дали их сказать.
А после этого приговор привели в действие. Быстро и без проволочек. Аньес короткими вдохами пыталась восполнить нехватку кислорода в легких. И снимала. Снимала с тем, чтобы потом обнаружить, что держит корпус камеры влажными ледяными пальцами так, что костяшки побелели от напряжения. И почти оглохла от звуков стрельбы.
Еще через несколько мгновений оказалось, что валяющееся на земле тело все еще дышит. Его добили последним выстрелом в голову. Это она тоже сняла. Уже совсем рядом, практически вплотную. Никто не препятствовал ее перемещениям.
Наверное, это стало последней каплей.
Она успела поблагодарить своего невольного «ассистента», забрать оборудование. Преодолеть расстояние до входа в казарму. И только там, внутри ее накрыло. Она вдруг осознала четко и ясно, что сейчас упадет в обморок. А если это допустить здесь, то ее отправят к врачу и скрывать далее станет бесполезно. Очевидного уже не скроешь даже от себя, где уж от врача?
Для понимания нужны секунды.
Аньес остановилась и тяжело привалилась к стене, все еще держась за штатив почти как за опору. Ее веки закрылись сами собой. Она сглотнула, снова заставляя себя дышать. В ушах — прорезался тонкий высокий звук похожий на тот, который получается, если сталкивать стеклянные игрушки на рождественской елке, чтобы они бились друг о друга. Как в детстве. Она ребенком нарочно так делала. Ей нравился звук. Странно. Забыла ведь, что такое праздновать Рождество, а сейчас вспомнила.
Яркие пятна перед глазами — тоже из той жизни. Вот так они и переливались. Блестящие фигурки среди еловых ветвей. И можно обнять маму и вдохнуть запах ее духов, таких же мягких и теплых, как она сама.
— Что, де Брольи? Разморило? — услышала Аньес и дернула головой. Рядом оказался один из конвоиров. Тот, который ратовал за обезглавливание. — Не бабское это дело, де Брольи, а? Что им вздумалось такую дрянь снимать! И как назло, вашего Кольвена не было!
Изображать бравого вояку бессмысленно, это она понимала. Потому только пожаловалась вполголоса:
— Курить очень хочется…
— На пустой желудок — потом дерьм… плохо будет. Идите лучше спать. Вас теперь вряд ли тронут.
— Который час?
— Пяти нет.
— Так быстро?
— Да ведь и дело-то не хитрое. Пиф-паф! И все, баста. Давайте ваш штатив, помогу.
Аньес слабо улыбнулась.
— Не нужно, я сама. Спасибо вам.
С этими словами она оторвалась от стены и сделала несколько шагов, после чего снова остановилась. Звон из ушей переместился куда-то в самую глубину головы. А это ведь у нее мозг еще внутри, а не снаружи.