Шрифт:
Павел ВОРОНЦОВ
ПОГНАВШИМСЯ ЗА МИРАЖОМ
(кто потерялся в танце миражей)
Поселений на Марсе много, а вот космодром один. И если воду, воздух и даже пищу можно загнать в замкнутый цикл, то это еще не значит, что можно обойтись совсем без грузоперевозок. Самолеты с вертолетами не для здешней разряженной атмосферы а ракеты жрут слишком много топлива, так что основная тяжесть ложится на краулеры. Большие многогусечные чудища могут неделями катиться среди красных бархан от поселения к поселению в соответствии
Клочья сухой земли и пыли взлетели вверх, увлекая за собой с десяток гусеничных сегментов. Краулер по инерции прополз еще несколько метров и затих. Левая камера кормового обзора ослепла. На экране правой было видно, как непривычно быстро в разряженном марсианском воздухе опускается облако пыли, поднятой взрывом. В глубине корпуса секунд десять еще слышался умирающий скрежет, чувствовалось, как вздрагивала почва, когда на нее падали особо тяжелые обломки. Затем все смолкло, только из покореженной масляной системы вытекало масло, еще горячее, и капало на метал.
Двое людей в кабине краулера постепенно расслабили напряженные спины.
– Пронесло, слава Богу, - выдохнул Игоревски и полез дрожащими руками за сигаретами.
– Ну не так, чтоб совсем пронесло, - констатировал Станкевич, обеспокоенно глядя на единственный уцелевший кормовой экран.
– Но живы, и то хлеб.
– Черт...
– в входном проеме позади них возник Джойстон, третий член экипажа. Он остановился, обшаривая с порога кабину диким взглядом и застегивая рубашку. Волосы его стояли дыбом: взрыв поднял его с постели. Герметизация?
– Вроде, в порядке.
– А связь работает?
– Сейчас мы все равно в тени, Джойстон.
– Проклятая планета!
Джойстон резко развернулся и вышел. Было слышно, как он рывком, вымещая всю злость на ненавистную планету, распахнул шкаф, где хранились респираторы и термокостюмы.
– Не кури!
– крикнул он из тамбура Игоревски.
– Если хочешь - выпей, я знаю, у Станкевича есть (Станкевич удивленно поднял брови и сделал невинное лицо), но не кури. Вот проверим регенератор, тогда хоть обкурись, а сейчас - не смей!
В несколько рывков он натянул термокостюм и, снова заглянув в кабину, удивленно посмотрел на Станкевича:
– А ты чего сидишь?
– Сейчас, голуба, - ответил тот, - ты иди, мы догоним.
Джойстон оглядел его с головы до ног, издал низкий рычащий звук, повернулся и вышел.
– Я жду вас снаружи. Обоих!
Станкевич дождался, когда дверь переходной камеры с лязгом захлопнулась и, кряхтя, извлек себя из кресла. Откуда-то из под приборного щитка добыл фляжку и протянул Игоревски.
Тот покачал головой:
– Спасибо. Я не пью.
Станкевич пожал плечами, глотнул и убрал флягу назад.
– Пойдем, тогда, а то Джойстон опять вонять будет.
Джойстон стоял, возвышаясь над воронкой как изваяние древнего бога, широко расставив обутые в унты ноги и засунув большие пальцы рукавиц за пояс. Неподалеку выглядывал из песка вырванный с мясом каток. Задний корпус краулера полулежал, на половину сползя в воронку. Внизу швы на нем разошлись, несколько искореженных кусков обшивки валялось тут же, напоминая странички вырванные великаном из большого металлического блокнота. Стоял неяркий марсианский день, в прозрачном небе ветер нес редкие бледные облака. В отдалении танцевали два - три миража.
Подошедший сзади Станкевич щелкнул кнопкой ларингофона:
– Ловушка?
Джойстон кивнул:
– Ловушка.
Он качнулся с носок на пятки и обратно, причем Станкевич поймал себя на мысли о том, что только респиратор помешал Джойстону закончить движение плевком в кратер.
– Скажи, кой хрен люди делают на Марсе?
Станкевич пожал плечами:
– По-моему, ты тут получаешь неплохие деньги.
– Ты не понял. Я имел в виду всех нас.
– Все человечество?
– Считай что так.
– Тебе как, дать патетический ответ или не очень?
Джойстон пожал плечами:
– Обойдемся без патетики.
– Мы - снобы, - просто ответил Станкевич. Несколько секунд Джойстон молчал, переваривая это.
– Хм... Теперь давай патетический.
– Тогда так: мы не можем уйти оттуда, куда пришли. Уйти - значит признать поражение. Мы этого не любим.
Джойстон хмыкнул, потом спросил: - Как там?
– Средне. Но один регенератор мы еще имеем.
– Это пять дней.
– До Пресипитансы сотня миль. Отцепим задний кузов и завтра будем там. В крайнем случае воспользуемся пневматиками.
– Проклятая планета. Ловушки.
Сзади к ним подошел Игоревски.
– Что это было?
Джойстон выругался:
– Ты что, не видишь? Ловушка. Газовая полость. Вся проклятая планета набита ими, как сыр дырками. Весь Марс это одна большая ловушка, сделанная чтоб мы завязли здесь и нос дальше не высунули. Ненавижу!
И, развернувшись, пошел к люку, пиная по пути ненавистную планету и поднимая при этом тучи пыли. Станкевич посмотрел ему в след:
– Это только легенда, она ничего не доказывает. Разве только то, что Марс все еще дикий край. В таких местах всегда рождается нечто подобное, затем махнул рукой и двинулся следом.
Им потребовалось примерно полтора часа чтоб понять, что машину перекосило так, что расцепить передний и задний корпус трем людям не под силу. За это время Солнце, и без того невысокое, почти совсем дотянулось до горизонта. Наступал вечер. Сутки на Марсе длятся 28 часов, так что людям относительно легко приспособится.