Погнавшимся за миражом
Шрифт:
Переключатель сухо щелкнул и тут же загорелась единственная фара. Игоревски проследил за светом. Он сделал это скорее инстинктивно, чем надеясь что-то увидеть. После того, как Игоревски наехал на "банку", правильнее было-бы сказать наоборот, надеялся ничего такого там не увидеть.
Она была там. На самой границе света и тьмы, где рассеянный электрический свет уже почти не был властен, в каких-то шестистах метрах впереди, она была там. Бронзовое пятнышко стройной спины на фоне красных песков, руки-хворостинки, Жаклин шла и пританцовывала, Жаклин уходила.
– Подожди!
– хотел крикнуть Игоревски, но вовремя вспомнил о том,
Если б она не погибла, они сыграли бы свадьбу.
Игоревски проехал, наверно, километров пятнадцать, прежде чем понял что здесь что-то не так. Жаклин не летела над дюнами, не растворялась в воздухе, просто шла и танцевала. И все-таки пневматик не мог догнать ее. Сначала Игоревски думал что в десять секунд догонит Жаклин и лихо развернет перед ней машину. Потом он решил, что ему потребуется минут пять. Потом... Потом он подумал о том, что вообще не сможет ее догнать.
Когда он понял это, он остановил машину.
Вот как раз этого ему делать и не стоило.
Марс - весь Марс - это такая сложная система, состоящая из сотен тысяч ловушек. Во всяком случае, так он выглядит с точки зрения землян. Они образуются и исчезают сами собой, никто не может точно сказать почему. Есть места где их больше, есть места, где почти нет. Вокруг пирамид их очень много. Вокруг земных поселений нет совсем. Не все из них смертоносны, но смертельно опасны все.
Игоревски заметил свою оплошность, только когда колеса погрузились в зыбучий песок больше, чем на половину. А тогда уже было поздно.
Три долгих минуты сражался пневматик за свою независимость. Песок летел струями. Мотор надрывался. Колеса уходили все глубже. Игоревски пытался работать рулем, что бы освободить хотя бы переднее колесо, но то сидело уже слишком глубоко. Давя на газ, Игоревски всей силой прижимался к машине, словно это могло ей помочь. Бесполезно.
Наконец он соскочил с обреченного пневматика и побежал прочь, пока и его не засосало. Только оказавшись на твердом месте, Игоревски обернулся
Пневматик уходил под песок как корабль получивший пробоину ниже ватерлинии. По ходу дела он медленно кренился на правый борт. Вот скрылся под песком бампер, вот, шурша, песчинки потекли на сидение, вот уже на поверхности осталось только одно колесо, вот скрылось и оно. Пустыня очистила себя, проглотив чуждую машину и вновь замерла, исполненная неподвижности. Игоревски растерянно оглядывался, стоя на краю зыбуна.
– Кажется, придется возвращаться пешком, - пробормотал он наконец. Не ради слов, просто надо было что-то сказать, чтоб успокоится. Последние песчинки в глубине потревоженного зыбуна упали, занимая новое положение. Зыбун был готов ждать следующую жертву, как ждал предыдущую - миллионы лет.
Наверное, Игоревски стоило сразу развернуться и двинуться назад. У него было мало шансов вернуться до рассвета и ему следовало бы повернуться спиной и шагать всю ночь напролет не глядя по сторонам и ни на что не отвлекаясь, тогда к утру он, усталый, возможно, вернулся бы туда, откуда начал, где стоял покосившийся краулер, где два пневматика уютно дремали в тени металлической громады и где Станкевич с Джойстоном спокойно спали в своих каютах свернувшись калачиками. Но он оглянулся.
До нее было сто метров. Даже меньше. Восемьдесят. Нет, еще ближе. В семидесяти метрах от него стояла Она. Игоревски не мог оторвать от Жаклин глаз. Она танцевала и он видел каждое движение ее танца. Он видел, как плавно движутся ее ноги, как взлетают и опускаются светлые волосы. Когда она вскинула руку к висящему среди звезд Фобосу, он различил каждый пальчик на руке.
Игоревски не мог поступить иначе. Он шагнул к ней. Он не мог позволить себе потерять Жаклин еще раз. Танцуя, Жаклин пошла прочь. Светлые волосы развевались на ветру.
– Жаклин!
– Игоревски побежал.
Сначала он рванулся изо всех сил. Жаклин была слишком близко, что бы теперь отступать. Девушка бежала непринужденным игривым бегом, танцуя на ходу, и Игоревски даже казалось, что временами Жаклин оборачивалась что бы позвать его.
– Жаклин, да куда же ты, вернись!
– крикнул он, но только потерял дыхание.
Бежать в респираторе было чертовски неудобно. Ремешок крепления давил на затылок. Игоревски начал задыхаться. Воздух свистя выходил через клапан и с трудом засасывался внутрь. Тяжеленная шуба давила на плечи. Унты, казалось, при каждом шаге хватались за грунт и не хотели его выпускать. Стекло запотело. Жаклин неслась в семидесяти метрах перед ним, так легко, что еще чуть-чуть и взлетит. Ей было легко: на ней не было ни единой нитки.
Наверно они пробежали километров десять. Иногда Игоревски переходил на шаг - тогда и Жаклин замедляла свой бег.
В боку кололо. Недостаток воздуха разрывал грудь.
– Вернись!
– позвал Игоревски и рухнул вниз.
Запотевшее от бега стекло помешало ему вовремя заметить оползень и Игоревски упал, увлекая с собой сотни и сотни камней. Не извернись он и не схватись за крошащуюся землю, смерть неминуемо настигла бы его сорока метрами ниже. А так он почти что повис, распластавшись на крутом косогоре. Из под ног сыпалась земля. Камни, за которые он уцепился, были мелкие и острые и резали руки несмотря на рукавицы.
Очень осторожно Игоревски подтянул под себя одну ногу, вторую. Оперся на них, протягивая вперед дрожащую правую руку. В этот момент камень из-под левой вывернулся и Игоревски чуть не полетел вниз. С диким криком, он вонзил скрюченные ладони в склон, цепляясь за песок, глину, камни. Если бы не забрало респиратора, Игоревски, наверное, вцепился бы в склон зубами. Щебень потек из под него ручьем и Игоревски съехал на пол-метра, только чудом удержавшись от окончательного падения.
Шестьдесят секунд, целую минуту, он висел молясь Богу и считая удары сердца.
"Боже, - подумал он, - Помоги!"
Капелька пота пробежала по носу.
Сквозь рукавицы Игоревски ощущал как дрожат камешки за которые он держался.
Откуда-то пришла глупая мысль что, вися враскаряку, человек напоминает распластанную лягушку или цыпленка табака. Игоревски удивился, как может еще думать о таких пустяках.
Прежде чем вылезти, он сорвался еще дважды.
Несколько минут после этого Игоревски лежал не двигаясь и пыхтя, как какой паровоз. Сквозь шубу и термокостюм, он ощущал холод чужой людям земли. Капельки пота стекали по щекам и падали на забрало респиратора. В голове шумело, казалось, он слышит отдаленную музыку. А может, это выл голодный марсианский ветер.