Погонщик волов
Шрифт:
Это кричат мальчики, что идут по дороге на урок к пастору. Лопе грозит им лопатой. И продолжает изучать молитвы.
«…а все, что он ни дает, он дает нам из милости, и поелику мы грешим много и грешим каждодневно и достойны наказания, будем же и сами прощать от всего сердца и охотно совершать благодеяния…»
«Шлеп-шлеп-шлеп…» — град камней обрушивается на Лопе. Один камень ударяет его по ноге. Лопе подпрыгивает, и лицо у него искажается от боли. Он поджимает ногу, хватает лопату и, прихрамывая, мчится к дороге.
— Поганцы сопливые! Вы только чуть понюхали, чем
— Ха-ха-ха! Развоображался!
Навстречу ему с дороги несется визг, вой и хохот. Лопе замахивается лопатой.
— Ну, берегитесь! Сейчас я вам покажу!
Мальчишки отбегают на несколько шагов и снова останавливаются.
— Подпустите его поближе, — говорит один из обидчиков, — мы с ним в два счета справимся.
И они подпускают Лопе поближе. Лопе бьет первого ручкой лопаты по спине. Тот громко ревет.
— Чего ты ко мне лезешь? Я тебя и не дразнил вовсе. Колоти тех, кто тебя дразнил. Только ты небось и не знаешь кто, дурак набитый!
И Лопе отпускает его с миром.
— Фердик Огнетушитель! Ферднк Огнетушитель! — горланит ватага.
Лопе вслепую машет лопатой. Кто-то обхватывает его сзади за плечи, он вырывается. Двое конфирмантов дергают лопату у него из рук. Он внезапно отпускает ее. Оба шлепаются в грязь. С визгом подбегают девочки. Лопе чувствует на себе взгляд Марии Шнайдер. Ярость его становится еще сильней. Неужели он не справится с этими малявками? Когда ему вот-вот конфирмоваться. Лопе пускает в ход ноги и руки. Они затянули его в толпу и со всех сторон молотят кулаками. Кулаки гулко стучат по спине. Кто-то плюет ему в лицо. Лопе не очень брезглив, но все-таки подносит ладони к лицу, чтобы стереть противно-теплую слюну. Тут они хватают его спереди и сзади, швыряют на землю, прижимают коленями его руки. Двое держат его за ноги, остальные работают кулаками.
— Еще немножко, и будет с тебя, — насмехается чей-то пронзительный голос, — вшивый холуй.
— А кто первый полез? — с трудом произносит Лопе искаженным от боли голосом.
— Он еще и спрашивает, дурак! А кто первый полез с лопатой?
— А камни кто бросал?
— А мы шутили, ха-ха-ха! — И мальчик, придавивший коленями руки Лопе, проводит языком по его лицу.
— Идет кто-то, — доносится голос.
И все разом отскакивают от Лопе и, размахивая узелками, в которых завязаны книжки, бегут прочь. Девочки тоже спасаются бегством. Лопе отыскивает свою лопату. Мария Шнайдер на бегу еще раз оглядывается. По дороге идет Карлина Вемпель и катит тачку, полную вереска. Она глядит прямо перед собой тупым взглядом, трюхает себе потихоньку и не замечает Лопе. Костюм у Лопе весь испачкан. Он поднимает с земли свои книги и уходит. Он отряхивает свой костюм, после чего ковыляет к пасторату. Такая вражда — непонятно откуда. Что он им сделал, этим сосункам?
— Просьба седьмая, Кляйнерман! — вызывает пастор и, моргая, подходит ближе.
— Просьба седьмая гласит: но избавь нас от лукавого. Что сие означает? В этой молитве мы, как учит нас Писание, просим господа…
— Кляйнерман! Что у тебя за вид?
Молчание.
Лопе проводит рукавом куртки по лицу. Рукав мокрый и грязный. Он размазывает грязь по лицу. Кругом хохот, улюлюканье.
— Тихо! Тихо! Тихо! — размахивает руками пастор.
Ручейки слез пробиваются через корку грязи на лице у Лопе.
— Что с тобой, мой сын? — У пастора становится медоточивый голос.
Ответа нет. Лопе шмыгает носом.
— Ну?
Мария Шнайдер вскакивает с места.
— Они его избили ни за что ни про что, господин пастор.
— Кто?
— Он первый полез, — бормочут мальчишки.
— Какой стыд, какой позор! И это конфирманты, которым скоро являться к трапезе господней!
Девочки набрасываются на Марию.
— Молчите лучше, дурынды! Разве не печально, когда такие большие мальчишки лупцуют друг друга?
Молчание.
— Кляйнерман! Ступай умойся. Тебе скоро к причастию. Видит бог, тебе пора бы стать поумней.
И был день, оскверненный неудачами, как черным облаком. Лопе сидит на вершине, название которой «Четырнадцать лет». Но приходят люди и сгоняют его с вершины. Смотритель его бранит, товарищи бьют, пастор укоряет, мать лупцует.
Словом, все точь-в-точь как было раньше. Вершина видится ему только в воображении. А на самом деле он увязает в болотной трясине.
«Да, жизнь — не простая штука, ты и сам это поймешь в свое время», — так, помнится, сказал ему однажды Фердинанд.
Пастор натаскивает конфирмантов перед экзаменом. Экзамен предшествует конфирмации.
— От тех, кто явится к трапезе господней, господь требует, чтобы они знали, как надлежит ему служить. Скажи-ка мне, Тюдель, что потребно, прежде чем явиться к трапезе господней?
— Надо все время думать о ней, о вине, которым будут тебя поить, о пище, которой будут тебя кормить.
— По смыслу верно, сын мой, но выразил ты все это не очень удачно: надо внутренне готовить себя к приятию тела и крови Христовой во время святого причастия. Понял? И, следовательно, что же потребно для этого, Кляйнерман?
— Надо голодать, а картошку оставить на потом: вот когда вернешься из церкви, тогда можешь ее съесть.
— Откуда ты взял картошку? При чем тут картошка? Просто надо явиться к причастию натощак, дабы пища господня не попала в оскверненный сосуд.
— Господин пастор, а можно перед причастием попить воды, чтобы внутри все промылось? — спрашивает Орге Пинк.
— Болван! Разумеется, можно испить воды. Вы и впрямь ведете себя, как малые дети, — выговаривает пастор и, зажмурив глаза, протирает очки.
Подготовительные занятия сильно смахивают на театральную репетицию. Пастор всегда задает вопросы в одной и той же последовательности. Каждый экзаменующийся получит по два вопроса. И тем докажет перед собранием прихожан, что готов вкусить от трапезы господней. И, уж конечно, пастор знает, кому из конфирмантов можно задать вопрос потруднее, как знает и то, кому надо ответ разжевать и положить в рот, чтобы только и осталось, что ответить «да» или «нет».