Погонщик волов
Шрифт:
Пфенниги Лопе, заработанные на вениках и предназначавшиеся для покупки костюма на конфирмацию, поглотило хозяйство. В хозяйстве вечно не хватает то одного, то другого.
— Неужто он не может сходить на конфирмацию в коротких штанах? — спрашивает мать. — Ему ведь всего четырнадцать лет.
Фрау Венскат мотает головой.
— Нет, не может. Я сроду такого не видела. А разве у тебя нет мужниного воскресного костюма? Может, Бульке подкоротит в нем брюки?
— Старик не отдаст свой костюм, да и пиджак слишком широк.
Но в один прекрасный день Фердинанд заявляет Лопе:
—
— Нет, мы от него костюмов в подарок принимать не желаем, — оскорбляется отец и относит к Бульке свой выходной костюм, — пусть там ушьет, где надо, а потом, если выпустить в швах, я его опять смогу носить.
Но мать втайне отправляется вместе с сыном к Бульке и велит, чтобы тот снял мерку за счет Фердинанда.
— А костюм Липе пусть повисит у тебя, пока снова ему не понадобится.
Настает день конфирмации. Первые галстуки, твердые манишки и манжеты. Ходишь, словно с доской на груди, а пальцы надо подгибать, чтобы манжеты не выскочили из рукава. Девочки лучше справляются с необходимостью носить черные платья, ленты, кружева и носовые платочки. Они ухитряются даже проделать несколько танцевальных па, примеряя обновки перед зеркалом.
Лопе героически сражается со штанинами, болтающимися вокруг ног. Обломок зеркала он держит на уровне голени. Заглядывает в него, делает шаг. Вроде бы все нормально. Но когда он смотрит на свои ноги сверху вниз, кажется, будто на каждой ноге надето по черному мешку.
Мать колдует над его воротничком, потом стягивает где-то сзади на шее его черный галстук с зубчатым зажимом, так что Лопе невольно вспоминает, как повесился Мюллер.
У матери будто сделались другие глаза. Они похожи теперь на нижние стекла в классных окнах. Сквозь них ничего нельзя увидать. Лопе отгибает наружу торчащие углы воротничка. Он чувствует, что вот-вот задохнется. Черная шляпа у него от Фердинанда. Хоть внутрь подложена бумага, шляпа все равно наезжает на уши и отгибает их книзу. Колокольный звон, рев органа.
Фердинанд сидит на церковной скамье, там, где должна бы сидеть мать. Он задумчиво смотрит перед собой. Мальчики переглядываются друг с другом. Девочки в парадных платьях кажутся важными и незнакомыми. Пастор приветлив и исполнен кротости. Просто не верится, что эти руки во время урока способны со свистом опустить линейку на конфирмантскую спину. Люстра увешана пестрыми венками из бумажных цветов — это постарались девочки. Во всей церкви — ни одного свободного места. Его милость с благосклонной улыбкой смотрит вниз с хоров. Ее милость с материнским теплом оглядывает девочек. Фрейлейн Кримхильда скучливо и не без скрытого раздражения поигрывает своими длинными перчатками.
Пауле Венскат и Лопе получили в подарок от господ новенькие молитвенники. На обложке золотыми буквами выписаны их имена. Оба приглашены в замковую кухню на послеобеденный кофе. Солнечные лучи насквозь просвечивают стеклянное тело Спасителя в алтарном окне.
Коленопреклонение перед алтарем. Священнослужитель подает им хлеб из какой-то коробочки. Когда Лопе с Трудой и Элизабет играли в «папу, маму и ребенка», им доводилось есть бумагу. Эту бумагу Лопе невольно вспоминает, когда священная остия расходится у него на языке. Лопе обводит глазами круг коленопреклоненных детей. Многие в ожидании святого причастия даже чуть высунули язык. Лопе знает, что, сиди он сейчас на хорах, его наверняка бы разобрал смех при взгляде вниз. Но потом на сцене появляется чаша с вином. Лопе еще в жизни своей не пробовал вина. В книгах, в школьных стихах, в Евангелии, наконец, часто идет речь о вине. Наверно, вино такое же сладкое, как сироп от сливового варенья. Лопе готовится отхлебнуть изрядный глоток, но он не успевает даже толком смочить губы, как пастор отбирает у него чашу. То немногое, что попало ему на язык, имеет кислый привкус и отдает брожением. Нет, она вовсе не сладкая, Христова кровь. Лопе ждет великой перемены. Сейчас она свершится. «Внутренне», — предупреждал пастор.
На миг его охватывает легкое смятение среди всех этих непривычно разряженных конфирмантов. «Началось», — думает он. Но это длится только миг, после чего все остается таким, как было. Лопе не ощущает перехода в новую жизнь. И дети не становятся меньше, и сам он не становится большим, как взрослый.
Альберт Шнайдер такой же наглый, как и был. Мария с матерью сидит на скамье среди других зрителей. Она глядит на Лопе долгим взглядом.
После обеда Лопе и Пауле робко сидят в замковой кухне. Кухарка Минна приносит им кофе с пирожным. Они молча уничтожают гору пирожных, высящихся на тарелке, а попросить еще кофе не смеют.
— Когда придет милостивая госпожа, не забудьте встать и поклониться, — наставляет их Минна. Они начинают жевать быстрей, чтобы уйти до того, как придет милостивая госпожа. Но госпожа приходит через минуту, и платье на ней шуршит, будто ветер в лесу. У мальчиков набиты рты. Пауле вскакивает со стула.
— Сидите, сидите, ешьте на здоровье, — говорит милостивая госпожа по-матерински ласковым тоном. Может, она вовсе не такая уж страшная. Служанки — они всегда любят подпустить важности.
— Сегодня у вас знаменательный день, вы уже не сможете больше вернуться в детство, — говорит ее милость.
Оба, не переставая жевать, мотают головой.
— Минна, принесите мне, пожалуйста, чашечку кофе, чтобы я могла попить вместе со своими гостями.
От этих слов у Лопе кусок попадает не в то горло, он начинает кашлять с полным ртом, так что крошки разлетаются по всей скатерти. Ее милость даже зажмуривается.
— Минна! Стул, разумеется, тоже принесите.
Минна приносит стул. Но милостивая госпожа все еще недовольна.
— Вы очень невнимательная, Минна, — выговаривает она служанке, — разве вы не видите, что у мальчиков… я хочу сказать — у молодых людей больше нет кофе?
Минна склоняется в низком поклоне и говорит вполголоса:
— Прошу прощения, ваша милость.
Пауле Венскат изо всех сил дважды наступает на ногу Лопе. Лопе ничего не чувствует. Зато милостивая госпожа говорит:
— Ах, простите, господин Пауле, если я вас нечаянно задела.