Погоня за призраком

Таманцев Андрей

А тот тракторист отсидел положенное от звонка до звонка и вернулся в Константиновку. И обнаружил, что за ото время жена от него ушла, дети выросли и разъехались кто куда, в общем, остался он на старости лет бобылем. Впрочем, ненадолго. Скоро познакомился он с одной затопинской вдовой, стал к ней захаживать, а скоро и вовсе жить переехал. Вел себя тихо, пил мало, рассказывал мужикам, что на зоне все здоровье потерял, поэтому теперь ему не до питья. По той же причине не работал — сидел на шее у вдовы, которая его кормила, одевала, обувала...

Пять дней назад он возвращался из Выселок с полным бидоном молока — корову вдова не держала, больно много хлопот, молоко и сливки брали у двоюродной тетки

задарма, — в каких-нибудь тридцати метрах от нашей околицы его окликнул Максим. В руках у него был охотничий карабин. Тракторист сразу все понял и побежал, но разве от пули-дуры убежишь? Максим выстрелил в него восемь раз, а потом бросил оружие в траву и пошел сдаваться участковому...

Все произошло обыденно и просто, безо всяких эффектных сцен, какими пестрят наши кинобоевики. Окликнул, выстрелил, сдался. Выполнил, стало быть, свое обещание. Все эти годы он носил в себе клятву кровной мести, она сидела в нем глубоко в подсознании, не позволяя самому привязываться к людям и привязывать их к себе. Произнеся в суде эти страшные слова в двенадцать лет, он обрек себя на одиночество. Тогда в одно мгновение рухнуло все: карьера, будущая жизнь... В суде конечно же вспомнят сказанное им. А значит, убийство тракториста будут квалифицировать как преднамеренное. Это очень большой срок...

После этого дурацкого случая я окончательно поверил, что, куда бы я ни поехал, где бы ни жил, всегда окажусь на «линии огня». Судьба, выходит, такая, идет за мной по пятам, «как сумасшедший с бритвою в руке».

Настоящий воин всегда воюет, даже когда спит или ест. Вот и преследует меня «война», не давая покоя... Пять дней назад я словно опять оказался в горах Чечни, где, убив человека, ты мгновенно приобретаешь кучу врагов — каждый мужчина из рода будет лелеять мечту перерезать тебе горло и успокоится только тогда, когда исполнит задуманное... Слава богу, что дочка моя Настена в тот день сидела дома — горло у нее что-то приболело...

Я провел инструктаж со своими женщинами, как себя вести в том случае, если начнется стрельба, но, кажется, они отнеслись к моим словам несколько легкомысленно. Во всяком случае, прошло несколько дней, и все забылось. Молоко и кровь тракториста впитались в землю, гильзы собрали оперативники, пустой бидон забрала безутешная вдова. Может, так оно и должно быть по законам природы: «тварь» погибла, кончилось отпущенное ей время, а жизнь потекла дальше, как песок в часах. Мы — песчинки, и только Господь знает, когда выйдет наш срок.

Убийство тракториста произвело на меня такое впечатление, что я несколько дней просидел дома, никуда не выходил. Заглядывали мои мужики-плотники, спрашивали, что делать, я говорил: «Делайте, что хотите, приду в себя — скажу». Не знаю, что они там делали без меня, ведь водку я их пить отучил, а куда же русскому мужику без «беленькой»?

«Кома» же случилась со мной потому, — это сейчас мне очень легко было представить, что я вдруг оказался на месте тех людей, которые живут себе мирно, никого не трогают, и вдруг бах-тарарах — у них под окнами начинается стрельба, летают пули, гибнут люди, течет кровь... Если вспомнить, сколько раз мне самому приходилось воевать в городах и селах, где жили люди, такие же, как мои Настена и Ольга, как мои соседи...

После тою как меня уволили из армии, иногда в моей в олове частенько мелькали пацифистские мысли. Но я отбрасывал их прочь, стоило только появиться людям из «конторы», из УПСМ, Управления по планированию стратегических мероприятий, и сообщить мне: псе, пора воевать за... Ну что ж, Воином родился, Воином и умрешь. Нас немного, мы каста, совсем как самураи в какой-нибудь там Японии. Разве что харакири не делаем, предпочитая смерть бесчестию, а так типичные самоубийцы.

Кстати, «контора» в лице полковника Голубкова меня в последнее время не беспокоила, видимо, крупных дел, достойных моей команды, в УПСМ не было, а «но мелочи» нас давно беспокоить отучились...

Многое передумав за тс пять дней, едва придя в себя, я отправился в церковь, к отцу Андрею. Человек я не ахти какой набожный, воспитание в стенах казармы десантного училища навсегда наложило на меня свой неизгладимый отпечаток, и в Бога я поверил только после Чечни, но с отцом Андреем мы как-то незаметно подружились.

Он своими разговорами пытался наставить меня на путь истинный, а мне было приятно пообщаться с умным человеком, который никогда не держал в руках оружия.

Психология человека, которому пришлось стрелять по живым людям, отличается от психологии человека «мирного». Недаром говорят о пост-военном синдроме: «афганском», «чеченском», «тьмутараканском» — неважно каком, главное, что речь идет о людях, возвращающихся оттуда, где стреляют и убивают... Когда приходишь после войны домой, тебе кажется несправедливым, что пока ты там «страдал за Отечество» с оружием в руках, здесь люди жили в свое удовольствие, веселились, любили, пили, прожигали жизнь. Им наплевать на тебя, на твое взвинченное, а то и истерическое состояние. Как говорится, «сытый голодного не разумеет». И тогда ты вдруг ни с того ни сего начинаешь испытывать ненависть к этим ни в чем не повинным людям и готов дать кому-нибудь по морде «за просто так», за косой взгляд, за легкую усмешку. Со мной случилось такое однажды — до сих пор стыдно...

С Ольгой мы были знакомы недавно, и однажды вечером возвращались из театра на автобусе, когда рядом подсел пьяный мужик. Он стал скабрезно шутить и не угомонился даже тогда, когда я сделал ему замечание. И тут на меня словно затмение нашло, я схватил его за волосы и пригнул к поручню сиденья. Пьяница беспомощно захрипел, размахивая руками и пытаясь до меня дотянуться. Достаточно было одного удара ребром ладони, чтобы он больше не возникал. И тут я поймал на себе испуганный взгляд Ольги, и рука сама собой разжалась. Автобус как раз притормозил на остановке. Мужик сорвался с места и, плюнув в меня напоследок, выскочил из автобуса. Мне осталось только утереться.

— Извини, он меня достал, — стал я оправдываться перед будущей женой. Но она меня не смогла понять. Она увидела вдруг во мне зверя, того самого зверя, который прячется в каждом из нас, до поры до времени не выходя из своей «норы».

— Зачем же так жестоко, бесчеловечно?

Как ей было объяснить, что иногда человек невменяем и не может понять ничего, Кроме физического насилия? Вот когда он чувствует, что противник сильнее его и может убить, — вот тогда у него срабатывают животный инстинкт самосохранения и он начинает вести себя адекватно. Наверное, тогда я действительно показался ей очень жестоким... Многое потом было на моем веку. И самому жизнью рисковать приходилось, и врагов убивать, но почему-то этот случай засел в моем подсознании навсегда и нет-нет всплывал в памяти...

Вот теперь вы, наверно, не удивитесь тому, что я иногда заходил в Спас-Заулок в гости к нашему священнику отцу Андрею...

— Давненько, давненько не захаживал, сын мой, — улыбнулся приветливо отец Андрей в этот раз.

— Дела, знаете, — соврал я. — Некогда. Мне показалось, что он заметил мое вранье.

— Дикий случай. Абсолютно, — отец Андрей словно прочитал мысли, которые тревожили меня все эти дни. — В моей голове не укладывается. Я ведь этого Максимку вот таким знал, — отец Андрей опустил руку, показывая рост пятилетнего ребенка. — И ведь какой славный был мальчишка. Наглядеться на него не могли. Грех, страшный грех, я уже молился за его несчастную душу, которой теперь не будет нигде успокоения...