Погоня
Шрифт:
После отрывистых объяснений, которые происходили через голову присутствующего при сем как некий страдательный предмет посланца, искатели велели ей встать, а часовые позволили подойти и потом впустили через приоткрытые светлой щелью ворота. Молодой витязь, видно, начальник караула, протянул окованную бронзой руку:
— Давай письмо.
Повертев запечатанный лист, он снова глянул на мальчишку, словно пытаясь уразуметь, что связывает основательное с виду письмо и замурзанного маленького босяка. Усиливая сомнения, мальчишка взволнованно засопел и утерся грязным рукавом. В затруднении, витязь отмахнул спадающие на лицо кудри, перевернул сложенный конвертом лист:
— Это чья печать? — Бурую кляксу воска на сложении углов украшал нечеткий оттиск шестилучевого колеса — громовой знак от четок.
— Столпника. С горы он, отшельник, — сказала Золотинка, еще раз утерши нос.
Готовый уж было взломать печать, витязь раздумал.
— Стой здесь, — сказал он и кивнул лучникам, чтобы стерегли мальчишку.
Два костра у ворот по обеим сторонам проезда и немало число других по всему двору, причудливо освещали заставленный шатрами, загородками из жердей и навесами городок. В середине стана, куда направился витязь, рдели купола огромного, на высоких, как мачты, столбах шатра, увенчанного обвисшими в ночном безветрии знаменами. Кое-где слышались невнятные разговоры, брел куда-то полураздетый служилый. Человек двадцать бодрствовали у ворот, иные из них, впрочем, поглядев на мальчишку, укладывались возле огня на плащи и подстилки из телячьих шкур, чтобы вздремнуть. Часовые томительно шагали по забралу, которое тянулось по внутренней стороне частокола на середине его высоты.
Никто не приветил мальчишку, но никто особенно и не стеснял его, предполагалось, по видимости, что бежать при запертых воротах все равно некуда.
Витязь ушел и пропал, время тянулось вязко. Золотинка, старательно ковырялась в носу и глубокомысленно рассматривала козявки. Вновь, как и раньше, оказавшись у внешних пределов заставы, испытывала она подмывающее побуждение прорываться силой. Окутаться «сетью» и ринуться напролом, вихляя между растерянными часовыми, перескакивая рогатки — бежать. Опрометью нестись по темной, затерянной между зарослями едулопов дороге до самого дворца. А там — будь что будет, обратно уж ходу нет. Кривая вывезет. Там, во дворце, другая игра — попробуй достань!
Но «сеть» не спасет Золотинку на первых же шагах от стрелы. Темнота не убережет от ядовитых объятий едулопов. И беспризорный мальчишка… пигалик, обратится к изумлению стражи в хладеющий труп златовласой государыни Золотинки в смуром тюремном платье…
Золотинка подсела к огню рядом с зевающим толстяком, который из одной только скуки, кажется, развязал торбу. Там у него, как водится, имелся шматок сала, и хороший кус хлеба, и варенные вкрутую яйца, и луковица. И к этому изобилию хороший глоток из оплетенного лозой кувшина. А можно и два глотка. И три. Золотинка дремала, прикрыв глаза, пока толстяк не осовел от еды и не стал задумываться, насилу поднеся кусок ко рту… и не прилег, блаженно захрустев суставами.
Тогда Золотинка, почти не подвинувшись, как сидела она на корточках, потянулась в торбу и нащупала там нечто толстое и скользкое — круг колбасы.
Который и принялась тянуть с торжественной и опасливой медлительностью, преодолевая сопротивление все тех же яиц, сала и хлеба, кулечков и мешочков с крупами…
— Ах ты!.. — Несколько мгновений понадобилось толстяку, чтобы обрести дар речи. Он выругался и толчком кулака опрокинул мальчишку наземь. Общий переполох, поднявший на ноги немало народу, только прибавил служилому усердия, тот принялся тузить и волочить воришку, а потом под одобрительные возгласы товарищей пустил в ход кожаные ножны от меча.
Золотинка вопила сколько полагалась по обстоятельствам. Под этот слезливый вой, смачные поцелуи ножен о тощую задницу, язвительные замечания служилых — они развлекались на все лады, не забывая и назидательную сторону дела, возвратился начальник караула, красивый юноша с мягкими кудрями до плеч.
— Что такое?
Порядочно запыхавшийся толстяк принял вопрос начальника за указание прекратить шум и позволил мальчишке подняться. А тот изгибался крюком и подвывал, закатывая глаза.
— Пойдем со мной, — сдержанно ухмыльнувшись, велел витязь, когда уяснил себе причину происшествия.
Но раскрасневшийся и донельзя взволнованный толстяк придержал мальчишку.
— На! — обиженно сунул он ему отхваченный мечом конец колбасы. — Лопай, щенок! А воровать не смей!
Лучшего нельзя было и придумать! Зареванная, в слезах и соплях, истерзанная, в пыли, щедро отмеченная синяками и ссадинами, Золотинка предстала перед великим Замором, жадно сжимая в руке надкушенный кусок колбасы.
— Что за новости? — насторожился Замор, когда слуга у входа в шатер осветил мальчишку свечой.
— Колбаса, — вынужден был объяснить смешливый витязь и тотчас же смутился, пустившись в многословные торопливые объяснения.
— Ладно, будет, — хмуро прервал его Замор. Он ни разу не улыбнулся.
Великий человек сидел в длинной кружевной рубашке на разобранном походном ложе, спустив босые ноги на ковер, который целиком застилал неровный пол шатра. Это была, собственно, спальная комната — нарядные занавеси делили шатер на несколько отделений. На легком резном столике возле ложа валялось распечатанное письмо искателей, а рядом стоял дородный мужчина в кафтане, которого Золотинка посчитала за подьячего.
Обыденный ночной колпак на бритой голове Замора нисколько не смягчал его надменного и вместе с тем какого-то унылого, с оттенком безнадежности облика. Под мертвящим взглядом слегка выкаченных глаз мальчишка окончательно смешался и облизнул губы.
Казалось, судья Приказа надворной охраны один в шатре. Другие люди: подьячий, витязь, вооруженный слуга у входа и сопливый мальчишка с огрызком колбасы — присутствуют лишь отчасти, временно и ненадежно, — по молчаливому попущению Замора, который, хотя и признавал существование других людей, не верил, однако, в их отдельное, самостоятельное бытие и не ощущал с ними ни малейшей человеческой связи.
Под действием этого впечатления Золотинка испытывала соблазн спросить: а кто вам навесил такую кличку — Замор? Поразительно, что один из первых вельмож государства был известен народу под своей воровской кличкой. Ведь трудно было допустить, чтобы это прозвище — Замор — дали человеку отец с матерью. Если они у него были.
— Ты кто? — спросил судья. Не пробужденный, бесцветный голос его не обманывал Золотинку, которая чувствовала за равнодушием хищную хватку.
Она пролепетала нечто беспомощное соответственно случаю.