Погоня
Шрифт:
Обернувшись столь резко, сколько позволяла ему старческая немощь, Лжевидохин прикрикнул. Несколько лающих слов — едулоп выпустил жертву. Покалеченного насмерть, едва хрипящего уже кольчужника подхватили товарищи, он булькал губами, посиневши лицом, и голова неестественно свернута. Под криком хозяина уроды попятились, съежились, потом опустились на колени и, наконец, легли ничком на пол. Но и на полу еще они лихорадочно дрожали и скребли лапами в мучительной потребности терзать и крушить.
Тем временем, не ведая, что происходит снаружи, в самых льстивых и пышных выражениях продолжал вещать кот.
— Помолчи, — велел Лжевидохин в изрядном раздражении, едва распорядился едулопами. — Не нужно много слов. Ты кто?
— Бывший сотрудник великой Милицы, — прогудел кувшин и послушно смолк.
Немо хрипящего, с пеной на синих губах кольчужника подняли на руки и понесли. Лжевидохин проводил его беглым взглядом и обратился опять к кувшину, который требовал от него сейчас полного напряжения мысли.
— Имя? — жестко спросил он.
— Не прогневайся, Великий, я открою его тебе только на ухо. Когда я служил у Милицы, меня звали Спиком.
Лжевидохин едва приметно кивнул, признавая тем самым, что прозвище это ему знакомо.
— Ты готов служить?
— Твой раб до скончания века, о, величайший из великих!
Чародей подозвал собак, они непослушно вздрагивали под рукой и не сводили горящих глаз с кувшина.
А поглядеть же, и в самом деле, было на что, теперь и Лжевидохин насторожился: из широкой горловины выскользнул листик, поднималась зеленая лоза… Потом мелькнула кошачья лапа, цапнула веточку, пытаясь затолкать ее обратно в кувшин, с глаз долой, но другой побег начинал выпирать рядом. Слышно было, что кот отчаянно борется со своевольным растением.
— Что это у тебя там? — спросил оборотень и невольно оглянулся, подозревая подвох и опасность где угодно. Гости теснились ближе к престолу, сколько позволяли приличия, но середина палаты — там стоял забытый в цветах скоморох — оставалась пуста, скомороха и Нуту сторонились, как прокаженных, и Рукосил тотчас понял почему. Маленькая принцесса, стиснув зубы, торопилась развязать опутавшие юношу веревки, но, верно, не могла справиться с тугим бестолково завязанным узлом. Ни Нута, ни тем более скоморох нисколько не занимали Рукосила, он вовсе бы выкинул их из головы, когда бы не это грубое, на глазах двора и чужеземцев самоуправство. К тому же сказывалось общая взвинченность, которая витала в воздухе с начала сногсшибательной погони собак за котом и еще раньше… то самое озлобление, что бросило безмозглого едулопа на случайно подвернувшегося стражника.
— Полковник! — свирепо кинул оборотень, обернувшись к витязям. — Куда вы смотрите?! Привяжите принцессу… на пару с дураком. Да! Живо! — Несколько человек двинулись исполнять приказ.
Из кувшина доносилась возня и приглушенные чертыханья; зеленые побеги пробивались наверх и снова исчезали, схваченные проворной лапой.
— Что там? — раздражительно повторил Лжевидохин. — Что за шутки?
— Ничего не могу понять! — растерянно отозвался кувшин. — Это хотенчик…
— Какой хотенчик?
— Что я отнял у пигалика, — виновато гудел кувшин. — Он украл… пигалик украл хотенчик, волшебную палочку и с ней перстень, он украл их в Межибожском дворце. Я отнял у него, чтобы преподнести… господину. Тому, что должен владеть… Но проклятый сучок начал расти. Когда я сидел на дереве за окном. И на нем волшебный камень.
— Ну-ка, вылезай. Дай сюда, — распорядился Рукосил, ерзая в кресле. — Уберите собак, возьмите их на свору.
По указанию государя, запутавшегося вконец кота извлекли на свет, он удерживал в зубах сухую деревяшку, от который шли длинные шустрые побеги.
На конце рогульки тускло сверкнул камень. Рукосил сомнительно выпятил губы, не зная верить ли собственным глазам. Камень этот был безвозвратно потерянный два года назад, в пору крушения, Паракон. Когда Рукосил осторожно принял зеленеющее растение, он окончательно убедился, что судьба поворачивается лицом… та самая удача, что рано или поздно приходит к сильным. Паракон!
Перстень без затруднений сошел с деревяшки и Рукосил — едва ли он поступил бы так небрежно и необдуманно, если бы не кружившее голову волнение, — надел его на безымянный палец левой руки. Почти тотчас же он почувствовал легкое пожатие, которое не трудно было истолковать, как признание: Паракон приветствовал прежнего хозяина.
Усевшись в ногах, кот предано засматривал в глаза, ожидая доброго слова.
И если что смущало еще Рукосила, так это загадочный расцвет хотенчика. Гибкие побеги, толщиною не больше мизинца расползались, как проворные змейки, лоза свисала с колен, ползла через стол, а самая проворная успела уже спуститься с рундука на выложенные мраморными плитами пол и скользила, ощупывая дорогу суетливыми движениями усиков.
— Что это? — настороженно спросил Лжевидохин, у кота, понимая уже, что спрашивать бесполезно, ничего, кроме верноподданных всхлипов, не дождешься, что бы там у рыжего проходимца не было в действительности на душе.
И, видимо, не следовало выдавать растерянность перед посольствами и двором, тоже не в меру болтливым. Нахальное своевольство хотенчика — если это и в самом деле был хотенчик — пора было прекратить любой ценой. При всей своей самоуверенности Рукосил, опытный волшебник, отчетливо сознавал, как легко попасть впросак, когда… когда ничего не понимаешь. Самое глупое и опасное положение в чародействе.
Серебряный нож не брал лозу; продолжая расти, она скользила между пальцами и, сколько Лжевидохин ни пытался, старческие руки его не способны были справиться с гибкими и прочными побегами. Лжевидохин заторопился. Расстегнув жемчужные пуговицы на груди, он достал из-под кафтана большой изумруд на плоской золотой цепи.
Благоговейный шепот по всей палате свидетельствовал, что здесь узнали Сорокон.
Коснувшись изумрудом деревяшки, Лжевидохин зашептал. Зеленый камень побежал искрами, они впивались в дерево, сухая рогулька и зеленые побеги, что раскинулись уже по полу шагов на десять, начали подрагивать, побеги болезненно извивались, но продолжали расти вопреки всем усилиям волшебника.
Лжевидохин не отступал. Поправил только скользнувший по потному лбу венец и еще усерднее склонился над хотенчиком. Искры сыпались, деревяшка чернела, грязная сыпь распространялась по побегам, желтели и жухли листья, обретая серо-железный цвет, но продолжали расти. Побеги быстро, кажется, только еще быстрее ползли по полу, извиваясь по мраморным плитам, они шелестели и громыхали, как жестяные, слышался мелкий, не особенно благозвучный перезвон.