Пограничная тишина
Шрифт:
Крохотная капля надежды не покидала ее. Хотелось все покончить разом, а он сидит за столом, крутит фуражку, как блин. Настя взяла фуражку из его рук, протерла пальчиком кокарду и отложила в сторону.
— Так все вы сказали или нет? — повторила она.
— Нет, не все...
— Говорите же!
— У кого бы здесь для солдат молока добыть? — едва пересиливая себя, спросил Михаил.
Настя трубочкой сложила губы. Михаил заметил, что рот у нее маленький, а губы по-детски пухлые, свежие, вряд ли к ним кто-либо прикасался...
— А
— Не откажусь.
Ребенок снова уснул и спокойно посапывал носом. С минуту Настя сидела у стола, не шелохнувшись, потом быстро вскочила и почти бегом выбежала вон. Когда она скрылась за дверью, Ромашков встал в каком-то неопределенном, тоскливом настроении и надел фуражку. Он подошел к стене и посмотрел в зеркало. «Ну что я за неисправимый болван, — с тоскою подумал он. — Побрился, чистенький воротничок прицепил, зря еще не напудрился... Надо, пока никто не видит, дать ходу. Такого жениха, который только молочком интересуется, выгонят в шею».
Но тут же вернулась Настя и поставила на стол, рядом с чистым стаканом, крынку молока. Присев на скамью, вкрадчиво спросила:
— Значит, и Петенька Пыжиков тут? Выпейте, товарищ капитан, холодненького молочка, полезно.
— Вы меня извините. — Я, конечно... — запинаясь, хотел оправдаться Михаил, чувствуя, как блестят его глаза, а к щекам приливает кровь. Но затем он решительно подошел к столу, налил в стакан молока и нарочно сел рядом с ней. Отступать было нельзя: — Простите, Настя, вы меня о чем-то спрашивали?
— О Пете Пыжикове. Вы совсем невнимательный...
— Бывает... Да, Петр Тихонович тут, с нами. Жив, здоров...
— А повидать его можно? — с усмешкой спросила Настя.
— Разумеется, можно. Отчего же нельзя, — неопределенно ответил Ромашков.
— Я обязательно хочу его видеть. Я давно с ним не встречалась и соскучилась. Он славный парень. Много знает стихов и, кажется, сам пишет! — в один дух выпалила Настя.
— Да, он начитанный, — пораженный таким оборотом дела, подтвердил Михаил. Он выпил молоко и напомнил: — Но вы тогда говорили о нем другое...
— Мало ли что я могла говорить... Я тогда наговорила вам всяких глупостей. Стоит ли обращать внимание? С Петей мы друзья. Сколько раз вместе по горам лазали, в море купались. Помню, один раз дождик нас застал, пришлось под кустик сховаться... — колко продолжала наговаривать на себя Настя.
— Вот как, — удивился Михаил, принимая ее слова за чистую монету.
Чуткое ухо девушки уловило тон, в котором слышалось недовольство и скрытая ревность. «Признался бы сразу во всем начистоту, а то пришел, молочко попивает, а дальше ни тпру, ни ну», — с обидой и гневом думала она.
— Хотели мы с Петей вместе отпуск провести, — не унималась Настя, — да вот не пришлось. А когда и где можно его встретить? Вы далеко расположились? У вас там лагерь или как? Надо к нему сходить
Ошарашенный ее вопросами, Ромашков отодвинул недопитый стакан и сделал руками какой-то неопределенный жест. В обращениях с женщинами он был не искушен и наивен. Переписка, а потом встреча в Москве с Наташей оставили в душе нехороший след. Все как-то вышло грубо и пошло. После было мучительно стыдно. А сейчас он по-настоящему страдал, не знал, как подавить разбуженную ревность.
— Вот и добре, — продолжала Настя. — Я сейчас напишу записочку и приглашу его к нам в гости. Он, наверно, бедненький, устал. Попрошу маму, чтобы баню вытопила, пусть Петенька помоется. Вы ему разрешите у нас погостить? Можно, да?
— Не знаю...
— А кто же знает? Разве это запрещено? У нас недавно был ваш полковник и просил дружить с пограничниками. С мамой нашей беседовал...
— Да разве в этом заключается дружба? Бани топить и молочком угощать? Что вы, милая Настя?
— Но вы же пришли и молочко попиваете... А почему нельзя Пете Пыжикову? Может, я за него хочу выйти замуж... не знаете?
Настя поджала губы и отвернулась.
— Нет. За него вы, Настя, никогда не выйдете, — с неожиданным упорством и твердостью в голосе проговорил Ромашков.
— Это почему же?
— Потому что... — Михаил взглянул на нее в упор. — Потому что я сам на вас женюсь.
От напряжения Ромашков покраснел, как перец на грядке, и опустил голову.
— Как вы сказали? А ну-ка повторите! — почти выкрикнула Настя.
— Что сказал, то вы и слышали, — ответил Михаил, поражаясь в душе своему упрямству. В эту секунду он был уверен, что именно так и должно случиться. Теперь, после сказанного, он был способен на все.
— Замуж? За вас?
— Да, Настя. За меня. И ни за кого больше!
— Да какой же вы жених! — Настя громко рассмеялась: — А мне думается, что вы меня боитесь. Еще сбежите в день свадьбы.
Плохо соображая, Ромашков, как в тумане, взмахнул руками, обнял ее за шею и несколько раз невпопад поцеловал в губы и широко открытые, удивленные глаза. А потом, схватив фуражку, бросился к двери. Обернувшись у порога, задыхаясь, напряженно сказал:
— Уж если я решил, так решил! И прошу больше ни о ком не думать.
Настя осталась сидеть с опущенными руками и ничего не могла сразу понять.
Вошла Лукерья Филипповна. Остановившись в дверях, строго поглядела на дочь, спросила:
— Уж не этот ли твой офицер?
Зажав горящие щеки ладонями, Настя молчала. Она еще не опомнилась и не пришла в себя.
— Чего это он выскочил, будто его здесь кипятком ошпарили?.. Чуть меня не сбил с ног... А ты что, язык откусила? Что у вас тут вышло?
— Ой, не знаю, мама! — покачивая головой, прошептала Настя.