Пограничная трилогия: Кони, кони… За чертой. Содом и Гоморра, или Города окрестности сей

Маккарти Кормак

Расплатившись в гостинице и забрав свою сумку, Джон-Грейди отправился в бар в ближайшем переулке, из открытой двери которого доносилась веселая американская музыка. Там он страшно напился, ввязался в драку и проснулся на железной кровати в незнакомой комнате с зелеными обоями и бумажными занавесками. За окном серел рассвет и пели петухи.

Джон-Грейди осмотрел свое лицо в тусклом зеркале. Челюсть распухла, виднелся огромный синяк. Лицо в зеркале делалось относительно симметричным, только если чуть повернуть голову. Попытки приоткрыть рот отзывались резкой болью. Рубашка порвана и запачкана кровью, сумка исчезла. Мало-помалу в его памяти начали возникать фрагменты ночи, весьма похожей на дурной сон. Джон-Грейди вспомнил силуэт человека на улице, стоявшего вдалеке,

как тогда Ролинс на автостанции – вполоборота, накинув на плечо куртку, словно желая бросить прощальный взгляд. Как человек, который уходит, не осквернив чужого дома, не посягнув на дочь хозяина… Джон-Грейди вспомнил свет в дверном проеме складского помещения с крышей из рифленого железа, куда никто не заходил и не выходил оттуда… Городской пустырь под дождем. В тусклом свете фонаря из какого-то ящика выбралась бездомная собака, до которой никому не было дела, постояла и побрела дальше среди куч мусора и камней, а потом скрылась за темными домами.

Джон-Грейди вышел на улицу. Стал снова накрапывать дождь. Не зная, где находится, Джон-Грейди попытался найти дорогу к центру, но быстро заблудился в лабиринте узких улочек. Спросил у какой-то женщины, как пройти к центру, та показала рукой направление, а потом долго смотрела ему вслед. Наконец вышел на улицу Идальго. Навстречу бежала собачья свора. Когда собаки оказались рядом, одна из них вдруг поскользнулась на мокрых камнях и упала. Другие, скаля зубы и угрожающе рыча, обернулись к незадачливой псине, но та успела вскочить на лапы, не дав возможности остальным на нее наброситься. Затем свора как ни в чем не бывало удалилась.

Джон-Грейди дошел до северной окраины Сакатекаса и вышел на шоссе. Когда появлялась машина, он поднимал руку. Деньги были на исходе, а путь предстоял неблизкий.

Весь день он ехал в старом фаэтоне «ла-саль». Водитель в белом костюме с гордостью поведал пассажиру, что это единственный автомобиль такой марки во всей Мексике. Он рассказал Джону-Грейди, что в молодости странствовал по всему белому свету и учился вокальному искусству в Милане и Буэнос-Айресе. Водитель исполнил несколько арий, энергично при этом жестикулируя.

К середине следующего дня Джон-Грейди добрался на попутках до Торреона. Забрал свои одеяла в гостинице, потом отправился за конем. Джон-Грейди был небрит, немыт и в той самой порванной и запачканной кровью рубашке, в которой покинул Сакатекас. Увидев его, хозяин конюшни сочувственно покачал головой, но ничего не сказал. Джон-Грейди вывел своего мышастого, сел в седло и влился в оживленный поток уличного движения. Конь сильно нервничал, пугался, то и дело принимался гарцевать и лягаться. Однажды, осерчав на автобус, он лягнул его и проделал в борту вмятину, к большому удовольствию пассажиров, которые, чувствуя себя в безопасности, весело поощряли его на новые подвиги.

На улице Дегольадо Джон-Грейди приметил оружейную лавку, остановил коня, спешился, привязал его к фонарному столбу и вошел внутрь. Там он купил коробку патронов для кольта сорок пятого калибра. Вторую остановку сделал на окраине у продуктового магазинчика, где приобрел несколько банок фасоли, тортильи и сыр, затем доверху наполнил водой фляжку. Уложив все это добро в скатку, он привязал ее сзади к седлу, сел на коня и поехал на север. Недавние дожди заметно освежили окрестности: у самой дороги весело зеленела трава, луга были усеяны цветами. Ночь Джон-Грейди провел в чистом поле, вдали от всякого жилья. Костер разводить не стал, перекусил наскоро и, улегшись на одеяло, слушал, как хрумкает травой его конь и шумит ветер. Джон-Грейди лежал, смотрел на звездное небо и испытывал такое чувство, будто в сердце ему вбили кол. Всю боль в этом мире он представлял себе в виде бесформенного существа-паразита, любящего погреться теплом человеческих душ и потому норовящего украдкой в них заползать и там поселяться. Раньше Джон-Грейди думал, что понимает, когда и как человек делается беззащитен перед такими вторжениями. Но он не учитывал того, что существо-то безмозглое, поэтому откуда ему знать, в какую душу можно, а в какую нельзя соваться. Впрочем, Джон-Грейди втайне опасался, что никаких преград для этого существа вообще не существует.

К середине следующего дня он очутился в большой котловине, потом потянулись холмы и предгорья. Конь был плохо подготовлен к столь тяжелому переходу, поэтому они часто делали остановки. Джон-Грейди ехал по ночам, чтобы копыта мышастого отдыхали на влажной ночной почве – или, по крайней мере, не такой нагретой, как днем. Вдалеке мелькали огоньки деревень, и Джону-Грейди чудилось, что жизнь там течет какая-то особая, загадочная. Пять дней спустя вечером он подъехал к большой развилке у безымянного поселка. Остановив коня на перекрестке, он стал читать при свете луны названия городов и поселков, выжженные по дереву раскаленным железом: Сан-Херонимо, Лос-Пинтос, Ла-Росита. На нижнем указателе значилось: Энкантада. У этого указателя Джон-Грейди простоял довольно долго, время от времени наклоняясь и сплевывая. Затем уставился на запад, в темноту.

К черту! Не оставлять же им коня, пробормотал он.

Он ехал всю ночь и, когда забрезжил рассвет, вывел сильно притомившегося жеребца на холм, с которого хорошо просматривались очертания Энкантады. В старых глинобитных домиках желтели первые утренние огни, из труб совершенно вертикально поднимались столбы дыма, отчего казалось, что городок висит на нитях, уходящих ввысь, в темноту.

Джон-Грейди спешился, развернул скатку, достал коробку с патронами, половину высыпал в карман, проверил, все ли шесть патронов в барабане кольта, закрыл дверцу барабана, заткнул за пояс, потом опять скатал одеяла, приладил за седлом и отправился в Энкантаду.

На улицах не было ни души. Привязав коня у магазина, Джон-Грейди двинулся к зданию бывшей школы, поднялся по ступенькам, заглянул в окошко, подергал дверь. Убедившись, что она заперта, он зашел с тыла, осторожно выдавил стекло в задней двери и, просунув руку в отверстие, поднял задвижку. Вошел, держа в руке кольт, и, оказавшись в классной комнате, выглянул из окна на улицу. Подойдя к столу капитана, выдвинул верхний ящик, извлек наручники и положил на стол. Потом сел и закинул ноги на серую столешницу.

Час спустя появилась уборщица, открывшая дверь своим ключом. Увидев за столом незнакомого человека, женщина испуганно вздрогнула.

P'asale, p'asale, сказал Джон-Грейди. Est'a bien [172] .

Уборщица собиралась пройти через классную комнату и скрыться за дверью, но Джон-Грейди велел ей остаться и сесть на один из металлических стульев у стены. Она подчинилась, не задавая никаких вопросов. Сидят, ждут.

Капитана Джон-Грейди увидел, когда тот переходил улицу. Вскоре послышались шаги за стеной, и в комнату вошел капитан с чашкой кофе в правой руке и связкой ключей в левой. Под мышкой капитан зажимал письма и газету. Он резко остановился, увидев Джона-Грейди, который наставил на него револьвер, уперев рукоятку в столешницу.

172

Проходите, проходите. Все в порядке (исп.).

Sierra la puerta [173] , распорядился Джон-Грейди.

Капитан покосился на дверь. Джон-Грейди встал и взвел курок. В общем безмолвии щелчок показался особенно зловещим. Уборщица зажмурилась и зажала уши руками. Капитан толкнул дверь локтем, и она закрылась.

Что тебе надо?

Я пришел за конем.

За конем?

Да.

У меня его нет.

Советую тебе вспомнить, где он.

Капитан посмотрел на уборщицу. Она по-прежнему сидела, зажав уши, но уже открыла глаза и смотрела на них.

173

Закрой дверь (исп.).