Погребальный поезд Хайле Селассие
Шрифт:
Итак, значит, тролль. Мистер Чёрчъярд оказался не готов к тому, что тот окажется голым. Когда тролль заговорил, датский язык его был старинным.
Сорванец с Лебединой Мельницы. Вытянул руку для равновесия, стоя на одной ноге, другой размахивая взад-вперед.
— Ты из лягух будешь? — спросил он.
— Я — человек.
— А на личину не скажешь. Каким путем пришел ты — сквозь или с-под низу?
Его развлек испуг на лице мистера Чёрчъярда, и уголки рта его сложились в складочки.
— Ежели через цвет, то это будет один путь: пропихнешься сквозь желтый в синий, сквозь красный
Тролль подошел ближе. Мистер Чёрчъярд разглядел брызги веснушек на щеках и носу. Тролль осторожно дотронулся до его трости.
— Ясень, — произнес он. — Я такого дерева не ведал. Всегда на этой стороне, одна луна с другой, разве нет?
— На этой стороне чего? — тихо спросил мистер Чёрчъярд.
— Никогда не бывал ты внутри коровяка, правда? И внутри шандры никогда, внутри молочая? Кто будешь ты?
— Я — датчанин. А что если я у тебя спрошу, кто ты? В моих глазах ты — мальчик, со всеми мальчиковыми причиндалами, ты хорошо питаешься и здоров. Тебе не холодно без одежды?
Тролль поднял ногу, держа ступню рукой, чтобы лодыжка не ломала параллели с лесной подстилкой. Ухмыльнулся — с иронией или без, мистер Чёрчъярд сказать не мог. Его тонкие брови метнулись вверх, под шапку волос.
— Позволь мне сказать, — произнес мистер Чёрчъярд, — что я уверен: ты — в моем воображении, тебя здесь вообще нет, хотя пахнет от тебя шалфеем или бурачником, и ты — существо, которое наша наука признать не может. Мысля, мы связываем. Я же пока еще тебя не поймал. Я даже не знаю, что ты или кто ты. И к чему нас это приведет?
— Но аз есмь, — ответил тролль.
— Я тебе верю. Мне хочется тебе верить. Однако сейчас — девятнадцатый век. Мы знаем всё. Порядка существ, к которому ты можешь принадлежать, не существует. Тебе знаком Бог?
Тролль задумался, уткнув палец в щеку.
— Загадку ль сказываешь? Что сделается мне от тебя, коли правильно скажу?
— Как это может быть загадкой, если я тебя просто спрашиваю, известен ли тебе Бог? Либо да, либо нет.
— Ты ищешь его в этих местах никак?
— Ищу.
— Каков он на запах будет? Каким деревам он родня?
— Я его никогда не видел. Никаких его описаний не существует.
— Как же признаешь ты его, коль встретишь?
— Признаю. Почувствую.
— Барсук, белка, лисица, ласка, лягуха-прыгуха, олень, сова, утка-поганка, гусь — он из них будет? Или же сосна, дуб, самбук, ива — из таких? Эльф, кобольд, гном — один из нас? Паук, гнус, муравей, мотылек?
После этих слов тролль оглядел себя, точно поправляя неловко сидящую одежду — словно ему, ребенку, сейчас предстояло читать наизусть перед всем классом. И запел. В голосе его звучало что-то пчелиное — вновь и вновь возникали гул и жужжание, будто Barockfagottв «Orfeo»Монтеверди, [159] — и что-то от глуховатого дисканта витютня. Ритм был от сельского танца, от джиги. Но какие же слова он пел?
159
Опера «Орфей» (1607) итальянского композитора Клаудио Джованни Антонию Монтеверди (1567–1643), считающегося родоначальником современной оперы, возникшей на стыке музыки Возрождения и барокко и ставшей развитием экспериментальных музыкальных драм, ставившихся музыкальным директором двора Медичи Джакопо Пери.
Мистер Чёрчъярд разобрал про лошадь, которой луна надоелаи про сову, у которой были числа.Припев вообще звучал по-лопарски. Одна рыбка и другая, и корзиночка с травой.
Когда песня закончилась, мистер Чёрчъярд склонился в признательном поклоне. Где же он слышал эту мелодию — на концерте народной музыки? На рынке Роскильде? И не видел ли он самого тролля, поразительно замурзанного, в лохмотьях и синей фуражке на причале Нюхавна?
И тут тролля не стало — только травяной покров, да влажный зеленый запах леса, да тиканье его собственных часов.
То, что Бог есть, Сократ полагал с честной неуверенностью и глубоким чувством. Мы тоже верим, рискуя точно так же, запутавшись в том же противоречии неуверенной уверенности. Только неуверенность теперь иная, ибо абсурдна, а верить с глубоким чувством в абсурдное и есть вера в Бога. Знание Сократа, что он не знает, — высокий юмор по сравнению с чем-либо серьезным, вроде абсурда, и глубокое чувство Сократа к экзистенциальному — первоклассное греческое остроумие по сравнению с жаждой верить.
LES EXPLOITS DE NAT PINKERTON DE JOUR EN JOUR: UN TEXTE DE RENE MAGRITTE, [160] ПЕРЕВЕДЕННЫЙ И УЛУЧШЕННЫЙ
(пер. М. Немцова)
Нат Пинкертон, частный детектив, конкой, пешком и на лифте прибывает в свое агентство в Нью-Йорке. Стоит ему вручить котелок, перчатки и трость посыльному, как заместитель представляет ему клиентку.
— Дело мое, — без предисловий объясняет клиентка, дама из верхних слоев среднего класса, — таково, что ни о чем подобном вы никогда не слышали. Муж мой играет на фаготе в Духовом Оркестре Пожарных Девятнадцатого Участка. Наш повар — ирландец. У меня слабость к изящным вещицам.
160
Подвиги Ната Пинкертона изо дня в день, текст Рене Магритта (фр.).
Нат Пинкертон зажигает сигару, внимательно слушает, время от времени делает пометку карандашом.
— Я все понимаю, — говорит он.
— Картофельное рагу, — говорит она, — разлетелось, вы понимаете, от линолеума гостиной до самого пожарного выхода.
— Предчувствий у вас не было? Вы ничего не подозревали?
— Супница разбилась на бесчисленные осколки прямо на моих глазах.
Она уходит. Детектив отдает распоряжения заместителю. Заместитель, переодетый брокером с Уолл-Стрит, уходит с дробовиком и ищейкой.