Погружение
Шрифт:
За мной пришли в девять. Сразу уехать не получилось. Завели на вокзал. Видно, что народ давно сидит. Увидела знакомых Розу и Аню. Встретили, как давнюю подругу, обнялись. Поговорили о разном полчаса. Потом сотрудница провела к ЗИЛу. Вновь отдельная железная кабинка. Между собой охранники называют ее стакан. В стакане и поеду.
Выводят из машины. Сбоку от входа вижу маму с доцентом. Их зачем приплетать? Козлы! Спокойно, Маша. Они только этого и добиваются. Наверняка, специально пригласили. Или даже вызвали.
Знакомый кабинет.
— Вот,
Меня отводят в комнатушку рядом. Заходит мама. Мы обнимаемся и обе плачем.
— Доченька, что они хотят?
— Не знаю, давно бы уже отдала все, что попросят, — краем глаза смотрю, где может быть микрофон. Наверное, под столом.
— Александр Павлович объяснил, что ты шпиону помогала. Так я и знала, что все эти помощи добром не кончатся.
— Можно было и добром, но меня такие условия не устроили, — я справляюсь со слезами, — давай, не будем про это. Как ты, как Владимир Михайлович?
— Ночь не спали. Он всех знакомых на уши поднял, — мама наклонилась к самому уху, — говорят, большие игры. Не в тебе дело. Под гребенку попала просто. Там тяжело?
— Нормально. Везде люди живут. Но приятного мало. Но я все равно не буду брать на себя то, чего не было.
— Мы вот тебе еще принесли, — мама протягивает пакет, — там кипятильник, еда. Ты голодная?
В этот момент в дверь стучат. Мы обнимаемся и целуем друг дружку.
Я сижу напротив следака.
— Поймите, Мария, я хочу вам верить. Но есть начальство, в том числе, московское, которое сопоставляет факты. И которому нужна завершенность и понятность во всем. Ладно, нет у вас ничего, что передал резидент. Но ведь могло быть? Могло. Вы даже не знали бы, что это. Были, так сказать, в неведении.
— Я и сейчас в неведении. В полном.
— Речь про другое. Вы могли по незнанию выбросить непонятную вещицу в Волгу. Понимаете, на что намекаю? От чувства брезгливости к иностранному шпиону. Не смогли преодолеть, так сказать. И если мы так напишем, то многие вопросы отпадут.
— А другие вопросы появятся. Особенно, у Анатолия Ивановича, который скажет, что я таким образом скрыла, уничтожила и покрывала.
— Тут тонкая грань. Наличие преступного умысла. Суд может его и не увидеть.
— Я не буду говорить то, чего не было.
— Обдумайте мое предложение. Это выход для всех. И для вас путь на свободу.
Я сижу на вокзале. Одна. Там тоже есть туалет. Сумку даже не досматривали. На деревянной лавке разложила добро. Четыре пачки сигарет. Четыре спичечных коробка. Кто-то опытный консультировал маму. Палка сырокопченой колбасы. Я ее не ем, но мало ли. Она долго не портится. Конфеты «Коровка» и карамель «Сливочная», по килограмму. Два килограмма баранок и сухарей с изюмом. Три пачки печенья «Юбилейное». Четыре цыбика чая грузинского первого сорта. Четыре головки свежего чеснока. Две пары носков, две майки, двое трусиков. Большой пакет набрался.
«Макарова, на выход».
Вода вскипела и остыла. И я успокоилась. Докипятила и бросила щепотку чаю. Дядя Вася рассказывал, что это просто чай. А есть «купчик» — крепкий очень. Еще есть чифир. Если рассматривать чай, как лекарственную форму, то это настой листьев чайного куста. А вот чифир — это отвар. То есть, для того, чтобы вышли недоступные при обычном настаивании вещества, надо прокипятить. Попробовать, что-ли? Раз уж в тюрьму попала. Не буду, говорили, что вредно.
Принесли ужин. Ближе к ночи пришла проверка. Три тетки в форме с колотушками. «Выйти из камеры, лицом к стене». Стук стоит. Колотушка похожа на большую киянку на длинной ручке. Такой деревянный молоток. Им лупят по кроватям, столу, решетке. На случай, если я что-то спрятала или подпилила прутья, чтобы сбежать. Эти проверки издалека слышно. Открывают двери камер, потом стуки. Все ближе и ближе. Пока не щелкнет глазок на двери и не загрохочут замки.
После утренней проверки заглядывает сержант: «Макарова, на слежку. Здесь». Приводят в комнату этого же корпуса. За старым столом сидит Александр Павлович. Вопросы какие-то второстепенные. Советы подумать. За полчаса управились. Протокол я подписывать отказываюсь. Он и не настаивает.
Глава 6
Я одна. Уже неделю одно и тоже. Доходит, почему тюрьма, это пытка. Мы не замечаем то, что имеем. То, что дается нам по праву рождения. Небо, деревья, трава, воздух. Даже в городе мы видим это и устанавливаем незримую связь. А в тюрьме нет этой связи. Запаса хватает ненадолго, а потом такая тоска подкатывает, что хоть вой. Я не вою. Я гоняю. Так такое состояние обозвала. Хорошо, что в камере одна. Можно ходить взад вперед. Семь шагов по диагонали до тормозов, разворот, семь шагов назад. Тормоза, это двери. И так час за часом, пока не успокоюсь на время. Я не сделала ничего, достойного тюрьмы. Не хочу здесь сидеть. Но меня не выпустят. И никак не повлиять на это. Дядя Вася рассказывал, что многие ломаются от содержания в СИЗО и дают показания, лишь бы в лагерь поехать. По слухам, у чекистов метод такой — сажают в СИЗО человека и ничего не объясняют, через полгода он уже готовый на все.
Изощренный ум поделил наказания так: колония-поселение или «химия», там просто живут и работают без особого конвоя. Считается самым легким. Потом лагерь общего режима. Там вышки, заборы с колючкой, обыски, собаки, казармы, работа. Еще строже лагерь строгого режима, меньше свиданий, посылок, но мне строже общего режима не светит, потому что я женщина. Далее особый режим. Для самых опасных. И еще строже — тюрьма. Каменный мешок и небо за решеткой только на прогулках. Так вот в СИЗО — режим тюрьмы. Прогулки один час. Меня выводят в маленькую камеру с зарешеченным потолком. Там можно дышать. Но бегать нельзя. Три на два метра. Даже не походишь. Поэтому я хожу в камере. И занимаюсь тоже.