Погружение
Шрифт:
Сегодня баня. Отвели в душ. Заодно и постиралась. В камере развесила на спинках кроватей. Веревки нельзя. Потому что могут повеситься. Странно, будто по-другому нельзя умереть? В то время, как Иисус давал Нагорную проповедь, воскрешал мертвых и воскрес Сам, Сенека воспитывал Нерона и утверждал что самоубийство, это путь к свободе. Таких путей тут достаточно. Вон, окно со стеклом. Разбить и вскрыться. Пока чего. Не успеют. Или кипятильник разобрать. И в розетку. А провода на себя.
Хату, откуда Гурген докричался, перевели. Теперь тишина. В окно, если встать на стол, виден
А сегодня разозлилась на себя. Что стоят мои потуги какого-то обучения и развития, если они превращаются в пыль при первой же серьезной ситуации?! Собралась. Все отлично. Это просто практическая работа такая. Время ушло на концентрацию больше чем обычно, но получилось. Есть тетрадт и альбомы. Стала делать наброски и вести дневник. Буду использовать то, что есть. Чему Люба учила, замене образов? С них и начнем.
Доблесть коридорных — незаметно подкрасться к двери и неслышимо посмотреть в глазок. Но выдает внимание к цели. Когда человек о чем-то думает или на что-то смотрит, он отдает предмету внимания немного своей энергии. Ее я и чую. Заинтересованность во мне. И сейчас молодой, с нахальной рожей полицая из фильмов про войну крался к тормозам хаты. Есть время на подготовку. Вызываю в уме образ цыганки Розы. Ее ухватки, недоверие, нахрапистость, манера держаться образуют туманную фигуру. Наполняю ее энергией. Этот туман окутывает меня. А меня нет в нем.
Глазок бесшумно открывается. Глаз рыщет по камере. Вот она я, в широких цветастых юбках. Из-под зеленого платка выбились черные кудрявые волосы с сединой. Золотой зуб проблескивает при улыбке. Видывала многих ментов, простаков, дураков и умников. И ты такой же, добыча при хороших обстоятельствах.
Глаз засуетился. Держим энергию. Это сложно. Отвести ему глаза проще. Но это потом. «Эй, ты, что ли тут сидишь? А где девчонка?».
«Перевели» — хрипло смеюсь в ответ.
Глаз исчез. Шаги до конца коридора. Там телефон стоит. Пошел звонить. Разговора не слышу. Сейчас вернется проверять. Не расслабляемся. Вновь озабоченный взгляд на несколько секунд. Убежал. Все. Теперь вбираю энергию в себя. Нечего разбазаривать. Я хрупкая художница, девушка Маша. Но завернусь в одеяло с головой для антуража.
Брякнул глазок. Видят закутанную фигуру. Теперь две секунды, пока открывают дверь. Замок один, второй внизу, штырь с ручкой. Встаю.
«Полицай» в замешательстве, Еще двое озабоченно смотрят несколько секунд. «На выход». Пока стою в коридоре, шарят по камере. Там негде смотреть. Матрас на кровати только мой. Его скинули на пол и ощупали. Никого нет. Приглушенная ругань и оправдания. Особенно злится один, с майорскими погонами. Нюхает воздух от «полицая». Потом ко мне:
— Заходим. Вы одна здесь?
— Одна. Давно пора поднять в общую хату. Или библиотеку пришлите.
Ушли без ответа.
Хе-хе. Силы еще есть. После ужина жду. Крадется. По накатанной дорожке делаю тоже самое. Ушел. Возвращаются двое. Уже другой глаз заглядывает. Потом снова «Полицай». Держусь. «Ну и кто это?» — за дверью дебаты. «А ты мне не верил. Может, дыру проломили?» «Какая дыра? Со всех сторон хаты пустые». За майором не побежали.
— Как фамилия, — кричат через дверь.
— Горбачева Раиса, — скалюсь золотом в глаз, — курить дай.
Дверь гремит. Успеваю пересесть за стол, где пишу письмо.
— Добрый вечер, — на мой тоненький голосок не обращают внимания, — уже проверка? Выходить?
— Где цыганка? — неуверенно спрашивает «Полицай».
— Она улетела, но обещала вернуться, — не удержалась я, — кого вы все ищете? Скажите, вместе найдем, может. Или в общую хату поднимите? Давайте, согласна уже и на цыганок. По крайней мере, точно стучать не будут.
На сегодня хватит. Засыпаю под крики тюрьмы, довольная. У меня получается!
Утром встала до завтрака. Пока тихо, позанималась. «Полицай» смену сдавать будет. Вызвала слепок майора. Дешевый одеколон, стареющая жена-дура и заброшенные дети, отчетность на машинке, водка в заначке, больное ухо, резинка от трусов нарезает пузо. С цыганкой проще. Она как-то колоритней и жизнь у нее интересней. Ничего. Вдохнула энергию в образ. Галстук снят, кителя нет.
Глаз в волчке расширился. Я киваю головой. Потом развожу руками.
«Все из-за вас, уроды. Проспали побег» — охватываю руками голову.
«Полицай» никого не привел. И сам больше не пришел, решил скрыть. Ладно. Ему хватит. Буду отдыхать.
Днем неожиданно в решку заглядывает сморщенное лицо: «Библиотека».
— Здравствуйте, наконец-то.
— Я в карантин не хожу. Но выбирайте, — она выкладывает стопку рваных книг.
Взяла Даля «Избранное» и Льва Толстого «Воскресение».
А на следующий день решила потренировать отвод глаз — маскировку своего образа.
Перед проверкой села за стол. Воздух загустел. Я растворяюсь. Меня нет, и никогда не было. Я — часть этого воздуха, часть стола.
Проверка зашла. В недоумении постояли. «Перевели, что-ли? Почему не указали?».
Через пятнадцать минут бегут. Майор впереди.
Удержать мысль тоже силы нужны. Есть менее затратные способы, но мне интересен такой.
Чуть не задели меня, когда полезли на скамью в окно смотреть. Моя сумка и матрас на середине камеры. Ругаются. Но я не слышу. Нет меня. Через десять минут утихло. Прихожу в себя. Поставила кружку с водой на чай кипятить. Через полчаса в камеру заходит делегация с черной приземистой немецкой овчаркой.
— Здравствуйте. Ой, собачка!
— Да что тут происходит! — орет майор, — Где ты была?!
— Очень глупая шутка, гражданин майор. Из себя вышла. Вернулась, а вы уже ушли. Сами не знаете, чего хотите. Но за библиотеку спасибо.
Камеру еще раз обыскивают. Смотрят недоуменно.
После обеда меня переводят. Собираю вещи, которых уже пакет и спортивная сумка, плюс матрас, белье и посуду надо сдать. Карячусь с конвойным в каптерку. Потом выводят на улицу. Идем в другой корпус. Там получаю другой матрас, подушку, белью. Ведут на второй этаж. Лязгают за спиной замки.