Погружение
Шрифт:
— И что такое шарм? — требую объяснений.
— То, что стихийно применяется женским полом для впечатления на мужской, — улыбается наставница.
— Мне проще сказать, — говорит художник, — на примере. Вот сижу я в автобусе. И тут входит девушка — просто ах. Кажется, половина автобуса за ней выйдет. А понаблюдаешь изподтишка, вроде и ничего особенного. Или вовсе так себе. Это и есть шарм. У тебя он от рождения, как у всех женщин с определенными способностями.
— Ведьмы, что ли?
— Маша, хватит дурачиться, — ведет бровью Вера Абрамовна, — ты прекрасно
— Но, — я приглушаю голос и смотрю в сторону коридора, — там не шарм, там наоборот.
— Вот, это уже следующий этап развития. Когда можно придать нужную окраску, так, Лев Михайлович?
— Навести образ? — вспоминаю тюремные проделки.
— Нет, Маша, — подумав, ответил Художник, — образ не воздействует активно. Здесь уже и не окраска. Есть такая техника «Маска дьявола». Смотри, «шарм наоборот» дает отрицательное впечатление, но истинный вид не меняется. Но можно и сам вид изменить на время. Замечала, что иногда красавицу от посредственности, или страшилку от нормальной отличают едва уловимые черты. И здесь так же. Чуть меняются нужным образом линии, и человек становится страшен, как демон. Помнишь, мы гравюры китайские изучали? Там герои с мечами и копьями, но лицами демонов. Так художник передал впечатление от боя мастеров.
— Человек так может?
— Может. И это очень эффективно. Но опасно. В погоне за результатом, бывает, пускают реального демона, и уже он изменяет черты лица.
— А без нечести можно обойтись?
— Конечно, мастера так и тренируются. Глянешь на такого, и все желание драться отпадает. Как говорят, лучший бой, который не состоялся. Противник на тебя посмотрел и проиграл. Плюс воздействие страхом на определенные центры. Так взглядом можно вызвать непроизвольное оправление.
— Ну, Лев Михайлович, — толкает шутливо наставница того в бок, — мы же за столом.
— Прошу прощения, увлекся, — улыбается он, — в животной среде тоже встречается, наиболее выражено у существ, которые не желают близкого контакта. Снежный человек, допустим, или другие, которых считают мифическими.
— Но их же не видят, — специально спорю я, — и поймать никак.
— Да поймать то можно, только что потом, — хмыкает Художник, — а насчет «не видят», так спроси своих однокурсников, многие ли видели рысь в лесу. Или хоть кабанов. Они тоже не хотят на глаза показываться.
— И что, считаете, что Рик применил такую технику?
— Очень похоже на то. Но я не слыхал о проявлении таких способностей у собак. Здесь конечно, и работа с образами. И энергетический посыл. Уметь надо. Ты вот не спряталась.
— Я, да, расслабилась.
— Зато знаешь теперь, какой у тебя защитник.
Полина приехала перед Новым Годом. Мы гуляем по набережной. Впереди вышагивает Рик. Сказочные деревья блестят инеем. И все вокруг переливается. Она выглядит не по нашему. Дубленка несолидная, легкая, но уверяет, что тепло. Шапка стриженного меха с
— Вообщем, Участвую в работе народного фронта, — резюмирует она, — пойдем сейчас к нам. С народом познакомлю.
— Только с Риком.
— Да я уже поняла.
— А я не очень, насчет народного фронта. Ты же против демократии и политику не любишь. Или поменялось чего?
— Ничего не поменялось. Но вместе с народом быть, пока других путей не вижу. И проще так активных людей находить. И не за демократию, а против этой кодлы.
— Думаешь, лучше придут? — в ответ молчание.
Мы заходим в квартиру недалеко от набережной.
— Знакомься, это Петр, мой соратник, — представляет она бородатого мужчину лет сорока в очках и свитере, — а это Маша, моя подруга по тюремным перипетиям.
— Здравствуйте, Мария, — бородач наклонил голову, — очень приятно.
— Маша спросила, кто придет к власти, а я не ответила, потому что лучше тебя никто политических прогнозов не делает. Вы говорите, а я поставлю чай.
— Прошу присаживаться, — жестом указал он на кресло, — я затрудняюсь ответить не знаю контекста.
— Полина не любит демократов. Я не понимаю, зачем она опять в политику лезет. И чем лучше будут те, кого потом изберут. Так понимаю, все идет к честным выборам.
— К каким выборам? — Петр приоткрыв рот нагнулся, а потом засмеялся и крикнул в сторону кухни, — Поля, ты привела ребенка.
— Так просвети его, — донеслось вместе с бряканьем посуды.
— А как ты думаешь, власть что это? — повернулся он ко мне.
— Права, которые имеют определенные люди, что бы управлять.
— Ага, добавь еще — ко благу и процветанию народов, — с издевкой сказал он.
— Ну а что?
— Власть, это и есть эти люди. Точнее, особая сообщность, связанная семейными или другими узами. У нас это именно другие узы, хотя и семейные бывают тоже. И никто им эти права не давал. Они взяли их силой — путем убийств и правых, и виноватых. Без всяких на то оснований. Много били по головам направо и налево, чтоб никто и пикнуть не мог. Обросли материальными благами так, что считают своим все, что называется народным. И тут приходят желающие и говорят: «А давайте мы проведем честные выборы, чтоб все правильно. Вон, Машу выберем в президенты или генсеки», — смеется он, — а те отвечают: «Конечно, конечно, давно пора, засиделись мы тут. И дети, и внуки наши. Горбачев глаза нам открыл, журнал „Огонек“ почитали, и так нам стыдно стало за все зло, что хоть в петлю. Гоните нас, люди добрые. Даешь демократию».
— Тогда зачем им все это?
— Решили легализоваться. Хватит, мол, по подпольям сидеть. Славы им хочется, как Нерону, славы, понимаешь? Поклонения и обожания. Созрели уже. А поделить можно только через отказ от социалистической системы. Иначе даже самые простые работяги все поймут. А так — демократия, гласность, плюрализм. Назначили кризисного управляющего, который воплощает план.
— Он не решает? А кто?
— Глобально не решает, только в пределах рамок. Но план будет выполнять, иначе голову снимут.