Погружение
Шрифт:
И центр этих странников, оказывается, изначально здесь был. А потом и по всей Российской Империи, от Литвы до Алтая появились перевалочные базы, вроде конспиративных квартир. Пристани называются. Содержатели, руководители, учителя. В двадцатых годах даже учебный центр для детей-боевиков был в Данилове нашей области. Но куда он делся, неизвестно. Только оперативная информация осталась. В конспирации эти ребята профессионалы.
Сегодня все равно много не запомнить. Иваныч говорит, надо потом завернуть этого профессора в корки, сам будет справки писать, а пока просто контакты зачистить.
Оказался
— Здравствуйте, Анна Николаевна.
— Здравствуйте, Алексей. Вы звонили? И что желаете узнать?
— Меня интересует современное состояние культуры странников. Раньше они иконы писали, миниатюры книжные, книги переписывали. Есть информация? — Алексей почувствовал напряжение собеседницы. Стоять перед столом неудобно. Собеседница выдержала паузу и предложила:
— Пойдемте в лаборантскую. К сожалению, ровным счетом ничего актуального сообщить не могу, и вряд ли кто-то расскажет. Но сейчас разрешили религию. Думаю, и они выйдут из подполья.
— Очень жаль. Может, вспомните необычные случаи. Для общего развития. Мне лично.
— Любая яркая жизнь уже необычный случай. Возьмите хоть купцов Понизовкиных. Из староверов-странников. В Красном Профинтерне сейчас крахмало-паточный завод на базе их цехов. И там же замок огромный. Школа в нем, если не ошибаюсь.
— И что же там необычного?
— А посудите сами. Никита Петрович жил себе поживал в самой глуши Великороссии. Когда Наполеон вторгся, ему тринадцать лет было. Уже жениться пора, по тем меркам. Да, скорее всего, тогда и женили. Был обычный неграмотный крепостной крестьянин. Овес с ячменем сеяли, сено косили, оброки платили да барщину отрабатывали. И так лет до тридцати пяти. Или чуть более. Возраст для того времени уже ближе к пожилому. И то сказать — жена, семеро детей. Родители старые. Беднота русского нечерноземья.
— Думаете?
— Когда Екатерина Великая проезжала по нашей губернии, то в одной деревне Гаврилов-ямского района она высочайше изволила заметить: «Здесь только горе и грязь». Ту деревню переименовали, она и сейчас так называется — Горе-Грязь. Как же, монаршее слово. Так и там похоже было. Это тридцатые годы девятнадцатого века. Представляете, что такое тридцатые годы того века?
— Э, примерно.
— Гоголь пишет «Вечера на хуторе близь Диканьки» и «Миргород». Тараса Бульбу читали?
— В школе проходили.
— Лермонтов на Кавказе служит, пишет стихи, но к «Мцыри» еще и не приступал. Да что там, Наполеон еще у всех в памяти, декабристы живут в Сибири. Балы, дуэли, гусары. До отмены крепостного права еще тридцать лет.
— Понял.
— И тут внезапно с Никитой Петровичем что-то случается. История не занимается отдельными крестьянами, а вашей службы еще не было, поэтому мы не можем сказать, что послужило толчком к переменам. Он отпрашивается у своего барина непонятно, на каких условиях, и едет в деревню Дурково. И в тысяча восемьсот тридцать девятом году организует там первый завод по переработке патоки. Это сложное химическое производство. И сейчас дома
— А из патоки можно?
— Конечно, это же сахара. Для производства спирта патоку и используют. Мало того, следом создает чисто химический завод: производство купоросного масла, соляной кислоты, нашатырного спирта, аммиака, то есть. И многое другое. Через пять лет у него уже пять паточных заводов.
— А чего же барин у него не отобрал все?
— Не мог, значит, — сверкнула глазами Анна Николаевна, — потом другие отберут. А он из крепостной зависимости сам выкупился и семью выкупил с родителями. Стал купцом второй гильдии, а потом и первой. Недвижимость скупал, в Крыму дворец построил и в теперешнем Красном Профинтерне новый большой завод и замок для проживания, пристани свои на Волге, рекордные объемы производства. Лидирующие позиции в промышленности. А потом пропал.
— Как, совсем?
— Совершенно. И семья его ни капли не искала, будто знали, что с ним. Жена приставу дала официальное объяснение, что уехал за границу лечиться. И больше никто его никогда не видел и следов пребывания по пути предполагаемого следования хоть где-нибудь не обнаружено. Ни в Ярославле, ни в Питере.
— И куда же он делся?
— Версий много всяких. Одни предположения. Говорили свидетели о очень странных гостях. Как входят в замок, видели, но никто не видел, как выходят. А через десять лет пропала и жена.
— Да, действительно загадочная история. А вы что думаете?
— Я думаю, что если человек знает, как исчезнуть, то никто его не найдет.
— А вот тут вы не правы, — улыбнулся Алексей, — мы бы точно нашли. Спасибо за историю. Разрешите еще обратиться?
— Если в моей компетенции, то проконсультирую.
Алексей вышел в приподнятом настроении. Первый контакт, считай, удачный. Тетя с прохладцей. Но ничего. Поздравим с Новым Годом, с Днем Рождения, с Восьмым Марта, ерунду всякую поспрашиваем — привыкнет.
Новый Год праздновали у мамы. Салаты готовила я. Мама все порывалась помочь, но Глеб требовал внимания. Михаил Владимирович почистил картошку. Ее сварили и смешали с тушенкой. Будет горячее. Для питья развели варенье. Студень в этот раз не варили, зато Лев Михайлович достал сервелата — немыслимая удача. Все его смаковали. Квашеная капуста с мелко резанным репчатым луком сошла за салат. Еще винегрет с треской консервированной и настоящим зеленым луком. Вера Абрамовна вырастила на окошке. Так необычно среди зимы что-то зеленое есть. И шпроты прибалтийские три банки выложили на тарелку. Бутерброды сделали с паштетом «Волна». Вино тоже было. Шампанское и бутылка «Токай». Желающих выпить нет, только дань традиции. Вера Абрамовна испекла пирог с брусникой. Ей привезли моченой из деревни. Получилось все просто и вкусно. Сказали много хороших слов. А доцент особо отметил меня: «Предлагаю тост за человека, вокруг которого мы объединились, узнали многое о себе и других в непростой жизненной ситуации, за тебя, Маша».