Похищение Данаи
Шрифт:
Хочу тут же оговориться: пусть читатель не думает, будто я пользуюсь каждым удобным случаем, чтобы представить Аввакума неким следопытом-маньяком. Боже сохрани! Каждый, кто знает о деятельности Аввакума, конечно, знает и то, что мой друг превращался в следопыта, в страстного охотника в полном смысле этого слова только тогда, когда шёл по следам крупного зверя. А в данном случае, по крайней мере, на настоящем этапе нашего рассказа, зверем и не пахло. Аввакум просто проявил интерес , а интерес к вещам Савели легко объяснить, имея в виду личность их хозяина. Я бы добавил ещё одну причину: инстинкт самосохранения;
Вернувшись в свою комнату, он включил радио, чтобы показать, будто его интересуют последние известия, и направился к окну. Было десять минут первого. Он ещё не дошёл до окна, когда его догнала и будто пощёчина хлестнула тревожная интонация диктора:
“Чрезвычайное сообщение. Сегодня ночью в филиале Боргезе совершено гнусное преступление. Похищена картина Корреджо “Даная”. Эксперты оценивают это полотно Возрождения в четыреста с лишним тысяч долларов. По подозрению задержаны художник — член Итальянской коммунистической партии и часть служителей галереи. Следствие ведётся под личным контролем министра внутренних дел”.
Это чрезвычайное сообщение подействовало на Аввакума как гром среди ясного неба. Правда, картины воровали и раньше, но до сих пор галереи ранга Боргезе не трогали. Преступление было сенсационным по месту совершения и вызывающе наглым по ценности пропажи; новость неминуемо должна была прогреметь по всей стране и оскорбить национальное достоинство итальянской общественности. Если учесть к тому же напряжённый политический момент, в который было совершено похищение, то и слепому становилось ясно, что кража “Данаи” — не случайность, а преднамеренная политическая провокация. Против кого? Диктор указал, что задержанный художник является членом компартии. Иными словами, официальное сообщение намекало на причастность коммунистов к исчезновению картины. Можно было ожидать, что в дальнейших сообщениях этот намёк превратится в громогласное обвинение. Аввакум прекрасно знал, что в таких случаях и правосудие, и правительственные средства информации поют антикоммунистический хорал в один голос.
Далее Аввакум подумал, что возможным вдохновителем провокации может быть само правительство, но отбросил это предположение не потому, что приписывал правительству высокие моральные принципы, а по тому, что правящая фракция не могла пойти на это сама, ибо как огня боялась бы возможного эффекта бумеранга. Самое вероятное, думал Аввакум, то провокацию устроили определённые круги, близкие к правительству и поддерживающие тесные связи, — разумеется, тайные, — с “социальным движением”, то есть с правыми экстремистами.
В таком случае, рассуждал далее Аввакум, видный деятель “социального движения” Чезаре Савели не может быть не замешан в игру, тем более, что он возглавляет охрану Боргезе. Но если он участник игры, замыкал Аввакум цепь рассуждений, его прогулку в Санта-Анну наверняка следует рассматривать как манёвр, цель которого доказать обратное — а именно, что синьор Савели не имеет к данному происшествию никакого отношения.
Была и третья вероятность : картину похитил задержанный по подозрению художник, член
Такие напряжённые мысли со страшной быстротой пролетали в голове Аввакума; лицо его разгорелось, будто он стоял у горячей печи. И когда он услышал, что Савели топчется в прихожей, то открыл дверь и выжидательно встал на пороге. “Если этот тип боится, что я проверял его барахло, — думал Аввакум, — то он или решил меня пристукнуть, или попробует одурачить”.
“Этот тип” действительно был в бешенстве, будто с удовольствием убил бы кого-нибудь, однако держал себя в руках. В зрачках его злобно скалились волки, но позади волков стояла невидимая Дисциплина с огромной дубиной в руках.
— Интересно! — процедил Савели, тяжело глядя на Аввакума налившимися кровью глазами. — Какого дьявола! Вы, оказывается, ещё здесь! Вы же хотели убраться ко всем чертям?
— Я действительно хотел кое-куда сходить, — подчёркнуто спокойно ответил Аввакум, — но подумал, что могу сделать это и позже, например, через час!
— Гм! — Савели одарил его кривой улыбкой, полной яда. — Вы чертовски здорово думаете! Браво!
Аввакум промолчал.
Противники смерили друг друга взглядом как боксёры после первого удара гонга.
— Прямо идиотизм! — снова начал Савели. — Неужели в этом доме нет платяной щётки? Раньше она всегда висела на вешалке! Но теперь здесь завелись квартиранты, и щётка куда-то запропастилась. — Говоря, Савели держал в руках пиджак и глупо вертел головой во все стороны, не поднимая, однако, лица к вешалке.
— Вот она, у вас над головой! — сказал Аввакум. — Как видите, щётка никуда не исчезла и висит на месте!
— Ага! — сказал Савели. Он взял щётку и принялся усердно оттирать тёмное пятно на рукаве. — Моя сестра — дура! — заявил он при этом. — Архидура! Зачем ей понадобилось сдавать комнату? А это — кровь! — взревел он, тыча в нос Аввакуму испачканным рукавом. — Видите? Кровь человека!
— Ну и что? — с подчёркнутым безразличием отозвался Аввакум.
— Вы, конечно, видели это пятно? Вы подумали, что я кого-то убил? Да?
— Я ничего не думал, — ровным голосом ответил Аввакум. — У меня привычка ни о чём не думать перед обедом.
— Не крутите! — угрожающе нагнул голову Савели. — Вы решили, что я убил человека! Знаю я, что у вас на уме! У вас перед глазами, наверное, одни убийства и кровь!
— Что вы! Я не выношу вида крови! — кротко усмехнулся Аввакум.
— Никого я не убивал! — снова взревел Савели уже октавой ниже, после паузы он добавил, — я мухи не трону, не то что человека! — и ни с того ни с сего громко захохотал.
— Вы неспособны убить человека, это видно с первого взгляда, — сказал Аввакум.
— На моих глазах автобус сбил молодого человека, — сказал Савели. — Я помог усадить его в машину, которая случайно проезжала мимо. Вот и выпачкался в крови.
— Ужасно! — воскликнул Аввакум. — И где это произошло?
— В окрестностях Санта-Анны, синьор!
“Осторожничаешь! — со злостью подумал Аввакум. — Постой, я тебя сейчас пришпорю, и ты откроешься для удара!”
— Вы знаете, — сказал он, — только что по радио передали чрезвычайное сообщение!