Похищение Данаи
Шрифт:
— Вам сильно повезло, — заявил он Савели, — раз вчера вечером и сегодня до 9 часов утра вас не было в Риме.
— Ну и что? — отозвался Савели с привычной самоуверенностью. — Что было бы, будь я в это время в Риме?
— Ничего особенного, — скривил рот Чигола, — я задержал бы вас вместе с остальными.
— Синьор, вы, кажется, забываете, с кем говорите! — сказал Савели.
— Отнюдь, синьор! Я очень хорошо знаю, что вы играете известную роль в “социальном движении” и к вашим услугам дюжина готовых на все молодцов.
Произнося эти слова, Чигола тут же представил себе, как “этот тип” Карло Колонна, прилизанный сутенёр, поднимает пистолет. Непонятно почему в ту же минуту он ощутил обжигающую боль в затылке. Инспектор тряхнул головой и поморщился: вот до
— Чего же вы от меня хотите? — бесконечно холодно и ещё более высокомерно поинтересовался Чезаре Савели.
— От вас — ничего, но потрудитесь соблюдать рабочее время Боргезе. Мне нужно, чтобы вы были в моём распоряжении с 8 до 12 и с 2 до 6 часов.
— Рабочее время в Боргезе начинается в 9 и кончается в 4 часа!
— Ну, не сердитесь, — внезапно смягчился Чигола. — Вы же видите, как важно для правительства, чтобы следствие закончилось до субботы! Я рассчитываю на вашу помощь, синьор!
— Я сделаю что могу, чтобы вытащить вас, — тут же поставил его на место Савели, — но вы должны немедленно допросить мою племянницу Луизу Ченчи и, как только она ответит на последний вопрос, отпустить её!
Но Савели снова просчитался, потому что инспектор даже с виду вовсе не походил на человека, который плохо держится на ногах.
— Весьма сожалею, но вынужден вас огорчить! — пожал плечами Чигола. — Я не намерен отпускать вашу племянницу, потому что она — одна из немногих лиц, находившихся здесь в то время, когда была совершена кража.
— Но она ушла около половины первого! — заметил Савели таким тоном, будто Луиза вернулась домой не после полуночи, а в час, когда примерные девочки возвращаются домой, ужинать с мамой и папой.
— Синьор, — отозвался Чигола, — кто и когда покинул здание музея — это ещё нужно установить!
Чезаре Савели помолчал, потом начал снова:
— Но всё же, согласитесь, молодая девушка не может остаться одна…
Он не договорил, потому что Чигола ударил кулаком по столу и встал:
— Что за чушь вы несёте, синьор! У каждой двери стоит человек, в вестибюле круглые сутки дежурит человек, в этом кабинете постоянно будет человек. Какого вам ещё общества для неё надо! — и поняв, что шутка получилась грубоватой, он усмехнулся, — пусть синьорина располагается в вашем кабинете, там её никто не побеспокоит!
На этом разговор между главным инспектором и начальником охраны закончился.
Савели пошёл устраивать племянницу в своём кабинете, а Чигола принялся рассматривать фотографии, протоколы и заключения технических экспертов. Они исключали возможность проникновения грабителей в музей снаружи. Ни окна, ни решётки, ни пол, не взломаны, даже на стенах не обнаружено ни малейшей царапины. Помещение, где расположены котёл и приборы парового отопления, имеет отдельный вход, фактически оно не связано с выставочными залами. Все окна, начиная с чердака и кончая вестибюлем, забраны снаружи металлическими решётками из толстых витых прутьев. Эксперты считали, что через них не пробраться и кошке, не только человеку.
На месте похищения и во всём зале не обнаружено ничего особенного. На раме украденной картины (места указаны на снимке крестиками) найдены отпечатки пальцев Ливио Перетти. Кнопки, которыми полотно Перетти прикреплено к раме, — самые обычные, их можно купить в любом писчебумажном магазине. На кнопках не обнаружено ни одного отпечатка, что означает, что ими манипулировали в перчатках.
Чигола закурил и задумался. Какого дьявола вору (или ворам, все едино) понадобилось затыкать пустую раму идиотской копией? Ответ мог быть только один: вор хотел выиграть время. Пустая рама сразу бросается в глаза, сразу вызывает тревогу, а полотно, даже дурацкая копия, возбуждает сначала любопытство, потом недоумение и только после этого — тревогу. От любопытства до тревоги пройдёт какое-то время, пусть небольшое, но его хватит, чтобы вынести картину или укрыть её где-то в галерее. Другого объяснения нет! Чигола издал короткий довольный
Он вызвал начальника группы и приказал тщательно обыскать служебные кабинеты, подсобные помещения и запасники галереи, а также квартиры находящихся под следствием; полотно Корреджо спрятано в музее или вынесено из него ночью.
Затем Чигола велел привести Ливио Перетти.
Роберто Тоцци прибыл незадолго до того, как Ливио Перетти ввели к Чиголе. Он был истощён, изнурён, еле волочил ноги, как тяжело больной человек. Профессор сел в углу у окна и боязливо посмотрел на Феликса Чиголу, восседавшего за директорским письменным столом красного дерева. Главный инспектор рассеянно кивнул ему, на что директор вежливо сказал “благодарю”; надо заметить, что у Роберто Тоцци не было особых оснований расстраиваться, потому что генеральный директор музеев Боргезе прямо заявил, что не собирается возлагать на него ответственность за пропажу и ограничится тем, что лишит профессора наградных к рождеству. Инесса Тоцци, супруга профессора, узнав о происшествии и будучи человеком сугубо земным и трезвым, как большинство женщин, заметила, что из-за одной “Данаи” государство не рухнет и что ему лучше думать не о краже, а о том, где им провести рождественские вакации. А “Данаей” пускай занимается полиция, за то ей и деньги платят. Ободрённый генеральным директором и утешенный женой, он, конечно, мог и не переживать это событие так трагически.
Итак, кабинет директора музея (стиль ампир, слегка оживлённый дозой рококо) стараниями Чиголы был превращён в кабинет следователя и оснащён магнитофоном, у которого постоянно дежурил офицер полиции, одновременно исполнявший обязанности дежурного адъютанта. Следствие вёл Чигола, главный инспектор уголовной полиции; а Роберто Тоцци представлял потерпевшую сторону, которая неудержимо теряла свои иллюзии.
В кабинет вошёл Ливио Перетти, злой и разобиженный. С директором он поздоровался, а следователя не удостоил взглядом. Главный инспектор не обратил внимания на эту демонстративную невежливость; он свыкся с тем, что подозреваемые показывают самые разные чувства по отношению к инспектору полиции. Одни делают вид, что готовы броситься к ногам следователя и целовать носки его туфель, другие готовы взглядом удушить или растерзать его, третьи смотрят на него сверху вниз, как, например, директор полиции смотрит на подчинённых ему сержантов и лейтенантиков. Те, кто был готов умолять о милости или грозил расправой, не производили на Чиголу никакого впечатления, и он обращался с ними как с одушевлёнными предметами. Не задевали его и подследственные, смотревшие на него свысока; это было в порядке вещей и диктовалось их социальным статусом и финансовым положением. Пришлось ему, например, два года назад допрашивать маркиза Джулио Террачини по обвинению в сутенёрстве и содержании домов разврата. Маркиз владел полдюжиной отелей с роскошными ресторанами, у него был бронированный “кадиллак” и отряд из ста проституток, которые работали на него. На допросе маркиз смотрел на Чиголу так, как смотрит, наверное, лев на презренного шакала. Но Чигола не сердился: он понимал, что маркиз имеет на это право, во-первых, потому что он маркиз, а во-вторых, потому что он богат, очень богат. Таким людям позволено смотреть на окружающих свысока, и только дурак мог бы на это обижаться.
Лишь одна категория подследственных задевала его за живое и даже заставляла испытывать некое душевное неудобство. Это были люди, смотревшие на него как на пустое место. Их взгляд проходил сквозь инспектора, ни на секунду не задерживаясь на его лице; их презрение принижало его, испепеляло и превращало в ничто. Когда его ненавидели или смотрели на него свысока, Чигола это понимал и в некоторых случаях оправдывал, потому что жизнь научила его мудрости известного рода. Но когда его презирали и не ставили ни во что, когда смотрели сквозь него, как в пустоту, — этого он не мог взять в толк; тут крылась загадка, недоступная его пониманию.