Похищение Данаи
Шрифт:
Было бы странно второй раз за день отмолчаться при упоминании, пусть всуе, Острова, слава которого докатилась, вижу, и сюда. Тем более если это Борис Павлович сообщил Никите по старой дружбе, а сам узнал известно откуда вряд ли с переименованием его alma mater вовсе перестала функционировать.
– Там, говорят, цела-невредима наша Янтарная комната, - подпустил я, на всякий случай сославшись на всякие слухи - будто не сам ее видел собственными глазами всего два месяца назад.
– Или ее копия! Что без разницы!
– свел на нет мое сообщение Никита. А у нас здесь весь Кенигсберг перерыли в поисках бункера, куда ее немцы от русских запрятали. Смехота, да и только!
–
– А я что говорю! Не легче ли еще одну сварганить, чем рыть носом землю? Нет, согласись, идея копирайта противоположна идее совершенства. Ту же литературу возьми. Если набело переписать "Войну и мир", "Братьев Карамазовых", да хоть любой роман Диккенса, - можно создать шедевры, а так это гениальные подмалевки в неудачном исполнении. Возьми того же Толстого: путаные и нудные рассуждения о роли личности в истории, карикатурный образ Наполеона, искусственно пристегнутый эпилог с плодоносящей Наташей, да мало ли! По сути, все это великие неудачи, потому что человеку не дано воплотить собственный замысел. "Спешу поздравить с неудачей: она блистательный успех..." - не помню, кого поздравлял Тютчев. А помнишь, что Фолкнер писал про "Шум и ярость", лучший у него роман? "Это мое самое прекрасное, самое блистательное поражение". Между прочим, Фолкнера переписывал и сокращал его собственный литагент. Нет, одному человеку не по силам. Нужны коллективные усилия. Художественная артель, члены которой лишены индивидуального тщеславия. Если хочешь знать, тщеславие - это альтруизм: забота о неведомых тебе читателях, зрителях, слушателях. А Рембрандт спасибо бы сказал, увидев мою "Данаю".
Похоже было на заигранную пластинку: апологетика сальеризма. Все тот же чудило - будто расстались с ним вчера. Даже очки в тонкой золотой оправе вроде те же. Менее всего походил на художника: вид педанта, хоть и с безуминкой, которую годы так и не вытравили из него.
– Анекдот о Рембрандте знаешь?
– вспомнил я.
– Разговор на аукционе: "А вы гарантируете, что Рембрандт настоящий".
– "Гарантия на три года".
– И, не дав ему опомниться, спросил: - Почему не явился на перфоманс лже-"Данаи"?
– Потому и не явился, - сказал Никита, и я не понял, шутит или всерьез.
– Осунулся, - сказал я, приглядываясь к нему.
– Еще бы! Вынуждены экономить на еде, удлиняемся, одежда болтается как на вешалке, зато оригинально, в образе. Но в зеркало тошно смотреть: да я ли это? Мордогляд. Ничего, кроме отвращения. А иногда и боязно: взглянешь, а там никого. У нас даже национальный тип изменился - пузатые бабы как вымерли. Зато ты, Глеб, вижу, цветешь.
– Это прозвучало как обвинение.
– Витамины небось жрешь круглый год! Время тебя не берет.
– Не жил - вот и не изменился, - сказал я в оправдание.
– Какая в эмиграции жизнь? Эмиграция - род консервов.
– А у нас как на войне: год за три. Не поверишь: цены гораздо выше, чем в Европе, заработки невообразимо крошечные. Скверная пломба в зуб стоит моей эрмитажной зарплаты, выпадает через месяц. Бьемся в заботах, как рыба в неводе.
– Зато капитализм, демократия...
– - вякнул было я.
– Какой, к черту, капитализм! Номенклатурная олигархия - вот кто загребает! Проще говоря - захват всей собственности и всей казны бывшими коммуняками и отцами черного рынка. Мы живем при настоящей войне, но у нас железная психика и крутой иммунитет к ненавистным властям, ненавидящим население. То из танков палят в самом центре Москвы, то бомбят собственный город.
– Ну, не совсем собственный, - возразил я.
– Да брось!
– не понял он, но и не дал мне договорить.
– Русских в Грозном больше погибло, чем чечни! Те загодя по деревням разбежались, а русским куда? Некуда! Зато чеченцы у нас теперь заместо евреев - внутренний враг, козел отпущения, отчуждение зла. А евреев про запас держим. В качестве масонов.
И расхохотался собственной шутке. Поди пойми - жалуется или ерничает? По его возбужденному реченедержанию видно было, как редко он с кем общается.
Мгновенно заметил, что я отключился.
– Наша этнография, вижу, тебя не колышет. Продолжим тогда демонстрацию "Данай". Конкурс красоты - которая краше? Закрой глаза, - приказал он, но потом передумал и подстраховался: - Закрой глаза и повернись к двери.
Слышал, как он возился с картинами.
– А теперь глянь.
На месте прежней висела еще одна "Даная". Уже не копия - скорее имитация. Ее жест был менее театрален, ангел сжимал руки не так жеманно, меньше золотого блеска, да и пропорции самой Данаи были слегка изменены - подобран живот, уменьшены бедра, смягчена линия семитского носа.
– Что скажешь?
– Как после косметической операции. Твоя, может, и лучше, зато у Рембрандта - желанней.
– Ты, я вижу, однолюб. Комплекс Менелая - ты влюблен не в Данаю, а в собственное о ней воспоминание. То есть любишь не ее, а свою любовь. Отсюда аберрация памяти.
– Следующая, - напомнил ему и отвернулся.
Мгновение спустя я увидел мою Галю в роли Данаи. Точнее, нашу с ним общую Галю. С этой картины и начались его бесконечные вариации на тему Данаи. Не Рембрандт, а я был его музой.
– На случай, если с Галей что случится, у нас уже готова ей подмена, осклабился Никита.
– Какая же подмена, когда произведение искусства?
– отрекся я от своей главной страсти.
– Не скажи. Все зависит от воображения. Думаешь, это боги вдохнули жизнь в статую Пигмалиона? Как бы не так! Это он сам оживил ее, представив ожившей. Одной только силой воображения! А другого ихнего скульптора помнишь? Лаодамию. Так та, овдовев, уломала Персефону вернуть ей убитого троянцами супруга всего на одну ночь. Чем, ты думаешь, она той ночью занималась? А вот и нет, пальцем в небо. В срочном порядке изваяла с него за ночь восковую статую и преспокойно с ним - точнее, с ней - трахалась. Пока лишенный воображения папаша не застал ее однажды за этим делом и не приказал бросить восковую персону в котел с кипящим маслом, куда вслед за ней кинулась и обезумевшая от горя ваятельница.
– Есть разница между плоской картиной и объемной скульптурой. Статуя все равно что надувная кукла.
– Фу, какой материалист! Я тебе про творческое воображение, а ты про дешевые приспособления для онанизма. В детстве мы как-то обходились без надувных кукол - достаточно было руки или подушки, да хоть в замочную скважину. Любой резервуар для застоявшейся спермы. Как говаривал старик Шекспир, воображенье дорисует остальное. Вот именно: воображение!
– Да что ты заладил: воображение, воображение! У тебя-то как раз с ним полный завал. Нет чтобы свое что измыслить, так ты только и можешь, что имитировать других. Из-за тебя с "Данаей", как с рублем, - инфляция.