Похищение
Шрифт:
Зрелище подействовало на него как добрый удар свинцовой трубой. Погрузило в туман. Лишило бдительности. Не будь это так, уже первая прогулка с Анной насторожила бы Андриса. Они ушли с пирушки, и Рервик повел ее к дому Филиппа кружной дорогой вдоль ручья. Глубокая сосредоточенность на мысли, обнять ли Анну за талию или ограничиться плечами, не позволила Андрису вникнуть в ее слова. А говорила она вот что: "Тихая ночь в жемчуг росы нарядилась, вот одинокая звездочка с неба скатилась..."
– Тебе нравится?
– спросила
– А? Что? О, конечно. Изумительно!
– Он решил остановиться на талии.
Анна меж тем гнула свое. Она бормотала о зеркале дремлющих вод, лепете сонных листьев и бледных янтарях нежно-палевой зари.
Уже у самого бунгало Филиппа Рервик приступил к делу. Когда ладонь его легла на теплое девичье бедро, Анна обратила к юноше прекрасные свои глаза и печально прошептала: "Она идет в лиловый домик, задумавшийся над рекой. Ее душа теперь в истоме, в ее лице теперь покой".
Андрис в ужасе бежал.
Любому, даже весьма недалекому молодому человеку этого оказалось бы достаточно. Но вспомним об ударе трубой, тумане и прочем. Андрис поселился у отца и стал каждый, или, как писали классики, всякий день бывать у Анны. Неделю за неделей проводил Рервик в обществе аукающих зябликов среди шуршащих камышей, тенистых дубрав и спящих купав. Наконец он совершенно одурел.
– Это излечимо?
– спросил Андрис своего друга Велько, когда тот, соскучившись, приехал повидаться.- Скоро осень, может быть, смена погоды поможет?
– И не надейся,- авторитетно сказал Вуйчич.- Осень для них самый благоприятный сезон. Что-то в воздухе, вероятно. Я знаю это из хорошо информированных источников. Есть только одно средство.
– Все-таки есть?
– Рервик просветлел.
– Замужество. Моя кузина Марго была такой же, пока не вышла за Кристиана.
– Я всегда считал Кристиана храбрецом. Недаром он стал штурманом эс-флота.
– Через неделю после свадьбы одна из подружек Марго имела неосторожность в ее присутствии сказать что-то насчет заката. Или рассвета. Впрочем, нет, она произнесла такое: "Природа всегда молчалива, ее красота в немоте. И рыжик, и ландыш, и слива безмолвно стремятся к мечте".
– Рыжик, ты сказал, и слива?
– Это не я сказал. Это сказала подружка Марго, моей кузины.
– Вся эта растительность стремится к мечте?
– Именно.
– Ага.
– Марго тоже сказала "ага", потом посмотрела на подругу с глубоким пониманием и добавила: "Ты совершенно права, рыжики я засолю в дубовой кадушке".
– "Ее красота в немоте". Замечательные слова. Как жаль, что они неприложимы к Анне.
– Увы.
– Значит, не прежде свадьбы?
– Боюсь что нет.
– Ну, а вдруг и после...
– Поручиться, конечно, нельзя. Тем более что эта самая подружка, как я слышал, вышла замуж и продолжает называть своего благоверного "мой любимый, мой князь, мой жених".
– Нет!
–
– Но он глубоко несчастный человек, ее муж!
– Вовсе нет. Он каждое утро говорит своей жене: "Люблю тебя, люблю, как в первый час..."
– Нет, Велько. Я не могу рисковать.
Это произошло за много лет до того, как Андрис поселился в своей избе на берегу Ветлуги, и все эти годы выработанный с помощью Анны иммунитет действовал безотказно.
А потом он увидел Марью.
Проводив Марью до помпезного подъезда гостиницы "Земля", Рервик, уставший от огненного буйства на площадях и улицах, вернулся в "Дарамулун". В номере Велько он застал Авсея Года. Вуйчич по обыкновению сидел на диване, попивая ледяной бледно-желтый сок какого-то местного плода. Год, все в той же белой рубахе и тесных синих штанах, возбужденно ходил по комнате.
– Слышишь, Андрис,- сказал Велько,- у Авсея любопытные сведения о Болте. Не исключено, что он уцелел.
Мысли Рервика и так бродили вокруг Цесариума. Он сел и вопросительно посмотрел на Года.
– Встретил тут я одного старого знакомого. Можно сказать - друга. В те времена, когда я был доверенным оператором ЛЕХроники, он занимал довольно высокий пост в куратории личных сношений. Помните кадры, что я вам показывал. Он там в розовом мундире. Подавал бумаги Болту.
– Помню,- сказал Андрис.
– Я увидел его на площади, где снимали фейерверк. Разговор о старых временах, общих знакомых. О верности традициям. На судьбу жаловался. Не может приспособиться. На глазах в карнавалах и гуляньях. гибнет дух Леха. Не только его сердце плачет по утраченному. Надо ждать. Так говорит ОН. ОН меня помнит. ОН соберет всех, когда вернется на Лех.
– Стало быть, Болта на Лехе нет?
– Судя по этим словам, нет. Но, может быть, это игра.
– Игра? Прекрасно. Нам ли не принять игру. Мы - люди кино.
– Рервик почувствовал вдохновение,- проворчал Велько.
– Да, но не кинематографическое. Я полон простого человеческого желания свернуть Болту шею. Удовольствие, которое я при этом испытаю, не в пример сильнее творческого наслаждения от исследования психологии выродка. Может быть, для Марьи это большая потеря, но повстречай я его сейчас - не удержусь.
– Насколько спокойней, академичнее ты относился к Генриху,- заметил Велько.- Что произошло?
Внезапно потемнев лицом, с трудом подбирая слова, Рервик рассказал историю Иокла и его дочери.
Наступило тягостное молчание.
– Я встречал этого офицера,- глухо сказал Авсей Год.
– Говорили, Болт пожурил его, но простил. "Мальчик так предан нашему делу!" Мальчик сменил сына Иоскеги на посту командира Верных, а чуть позже - в роли возлюбленного Салимы. Последний раз я видел его накануне похорон Цесариума. Варгес, так его звали. Бледный Варгес.