Похищенная синьора

Laura Morelli

THE STOLEN LADY

Серия «Роман с искусством»

Печатается с разрешения литературных агентств The Bent Agency и Andrew Nurnberg

Перевод с английского Ольги Павловской

Оформление обложки Винсента Фельдмана

Флоренция,

1472 год

Мастер говорит, что я вечно начинаю за здравие, а заканчиваю за упокой – не умею доводить дело до конца. Такая вот незадача, которая, дескать, превращается в беду.

Я смотрю, как за высокими узкими окнами мастерской синьора Верроккьо вечернее летнее небо обретает темно-золотистый загар. Воздух в помещении душный и словно бы тяжелый от пыли. Прочие подмастерья уже почистили кисти, сложили нарисованные за день эскизы в аккуратные стопки и в перепачканной красками одежде разошлись по тавернам, дружно урча животами. А мы с мастером остались вдвоем. Я чувствую на себе взгляд его глаз-бусин, и капля пота, одна-одинешенька, скатываясь по спине, щекочет мне поясницу.

В тишине я разглядываю брызги закатного зарева, растекшиеся по темным углам мастерской. И вдруг целая волна волшебного сумеречного света вкатывается в окна, озаряет ветхие стены с кракелюрами на штукатурке, словно покрывая их жидким золотом. Свет заливает деревянную панель, над которой мы работаем. Я помахиваю в воздухе мокрой кистью из лисьего волоса и внимательно изучаю картину.

Много недель назад мастер Верроккьо закончил фигуры Мадонны и великолепного крылатого архангела, который, спустившись с небес, преклонил перед ней колено, держа в руке лилию. Мой взгляд сосредоточен на заднем плане картины – там я набросал очертания деревьев, гор и долин, теряющихся вдали. Мастер предпочитает темперные краски – из сухих пигментов, разведенных водой с желтком, – какие использовал его дед; я же начал добавлять в свои масло. Прищурившись, рассматриваю легкую, влажную еще дымку между фигурами. Рука у Мадонны в исполнении мастера вышла длинноватой, и волосы у нее получились растрепанные. Но я ни за что не скажу это вслух.

Мастер говорит: монахи ждут. Он твердит это постоянно, я уже сбился со счета. Монахи месяцами терпеливо ждут от нас обещанный запрестольный образ. Месяцы сложились мало-помалу в год.

Мой отец тоже ждет. Ждет, когда из меня наконец-то выйдет толк. Я, по своему обыкновению, не оправдываю ожидания.

Спину мне жжет взгляд синьора Верроккьо из другого конца мастерской. Я делаю вид, что изучаю изысканные цветы на переднем плане картины, написанные мною несколько месяцев назад, и размышляю, не добавить ли еще один слой лака на все это цветущее великолепие – hortus conclusus, «запертый сад», «вертоград заключенный», который символизирует непорочность Девы Марии.

Это последний раз, когда я заканчиваю работу вместо мастера Верроккьо. Мне почти сравнялось двадцать – я достаточно взрослый, чтобы открыть собственную мастерскую, и достаточно молод, чтобы будущее, простершееся впереди, сулило мне бездну возможностей для воплощения в жизнь изобретений, пока что пребывающих на страницах моих альбомов и тетрадей в виде чертежей. Бронированные колесницы. Переносные требушеты – катапульты, которые можно сложить с помощью рычажного механизма. Летающая машина с крыльями, как у летучей мыши… За пределами этой мастерской, за пределами живописи, быть может, даже за пределами Флоренции возможности безграничны.

Внезапно мастер Верроккьо устремляется ко мне, как архангел, пикирует хищной птицей, властный, несущий важные вести. И как Мадонна, я на мгновение прижимаю руку к груди и отступаю на шаг. Смотреть ему в глаза я не могу, потому обращаю взор к прекрасному безмятежному лику Девы Марии и замираю в ожидании его речей.

Но мастер молчит. Какой-то миг мы оба смотрим на деревянную панель. Потом поверх моего плеча он переводит взгляд на не просохший еще фрагмент, только написанный мною, и хмурится. Хмурится по привычке или выражает тем самым оценку моей работы – я теряюсь в догадках.

«Гм…» – мычит в итоге мастер и отступает.

Да, все же лучше будет покинуть Флоренцию.

Определенно в жизни есть занятия поважнее, чем писать портреты прекрасных дам.

Но и это я тоже не скажу вслух.

В конце концов, все мы что-то скрываем.

Париж, Франция

1939 год

«В конце концов, все мы что-то скрываем», – думала Анна Гишар, украдкой заглядывая в Salon Carre2 – Квадратный салон Лувра. Вероятно, то, что там сейчас происходило, не предназначалось для ее глаз. Но ей было ужасно любопытно.

Солнце зашло несколько часов назад, однако Анна вместе с большинством музейных работников засиделась до ночи и работала все это время с ожесточенным усердием. Только что она сбегала за копировальной бумагой для своей старенькой пишущей машинки и несла в кабинет целую коробку, но услышала шум в галерее шедевров итальянского Ренессанса и замедлила шаг в коридоре, чтобы посмотреть, что случилось.

Обычно Анна ходила по огромному лабиринту залов и кабинетов Лувра, когда они были залиты солнечным светом. Сейчас же, ночью, музейные помещения казались ей жуткими и зловещими. В галереях, некогда заполненных произведениями искусства, сейчас было почти пусто и темно. Несколько оставшихся древнегреческих и древнеримских скульптур отбрасывали зыбкие тени в пустых залах. Там суетились хранители – у всех были блокноты и мешочки с мелками; в лучах резкого света от карманных фонарей, скользивших по стенам, живописные полотна казались темными, тускло отблескивающими прямоугольниками.

В глубине Квадратного салона Анна узнала элегантный силуэт директора музея – Жак Жожар стоял, уперев руки в бока, и наблюдал, как два смотрителя укладывают нечто похожее на кейс в деревянный ящик. Войти в зал Анна не решилась – она занимала незначительную должность помощницы архивариуса, и здесь ей нечего было делать.

В каждой из галерей рабочие деловито снимали картины со стен. Маленькие укладывали в ящики вместе с рамами и грузили на скрипучие тележки. Большие холсты вынимали из рам и скатывали в плотные рулоны. За рабочими, перешептываясь, ходили кураторы и архивариусы с инвентарными списками. Как только картину снимали со стены, кураторы рисовали белым мелом прямоугольник на том месте, где она висела, и писали в нем имя художника, название полотна и его инвентарный номер.

За последние несколько дней, в течение которых шла подготовка к эвакуации и составлялись описи, Анна видела, как бесценные полотна Старых мастеров [1] , большие статуи, египетские древности пакуют, словно ветхую мебель, которой предназначено собирать пыль где-нибудь на чердаке. У нее в голове не укладывался гигантский масштаб предпринятых работниками Лувра усилий, для того чтобы перевезти все обширное музейное собрание из луврских галерей в безопасное место, спасти его от германских офицеров, у которых хватит наглости присвоить бесценные шедевры себе.