Похищенная синьора
Шрифт:
Она заметила, как кто-то из кураторов нарисовал на деревянном ящике три красных кружка. Затем двое служителей установили ящик на тележку, и вся группа в сопровождении месье Жожара двинулась к выходу из Квадратного салона. Тележка долго скрипела на все лады колесиками по коридору, потом скрылась из виду. Приглушенные голоса и эхо шагов стихли, галерея погрузилась в тишину и в темень.
Анна, выступив из своего укрытия за углом коридора, вошла в пустой зал. Источником освещения здесь служила единственная электрическая лампочка в железной сетке, болтавшаяся на длинном шнуре. Когда глаза оправились от этого яркого пятна света, она приблизилась к скромному прямоугольнику, который куратор начертил на стене, и только сейчас поняла, что за картина висела там всего несколько минут назад.
Это была «Мона Лиза». La Joconde [2] .
Пора
Она столько раз проходила мимо портрета флорентийской синьоры, что он отпечатался в памяти в мельчайших подробностях, и теперь Анна видела его мысленным взором так, будто картина еще висела перед ней. Она смотрела на пустой, начерченный мелом прямоугольник, словно верила, что холст снова появится там, если ждать достаточно долго. Вдруг сделалось трудно дышать – Анна подумала о тысячах посетителей, которые при ней прохаживались по галереям Лувра и замирали перед знаменитой работой Леонардо да Винчи, портретом женщины с загадочной улыбкой. Анна видела, как менялись их лица, когда они подступали ближе и заглядывали в таинственные темные глаза дамы, взиравшей на них с холста, будто ждали, что она дотянется до них, преодолев четыре с лишним столетия истории одним лишь взглядом, и изменит что-то навсегда у каждого в глубине души. «Такова сила искусства», – думала Анна.
2
«Джоконда» (фр.).
Затем, стоя перед голой стеной, она постаралась припомнить, какой была эта галерея в обычные времена. Тысячи приглушенных голосов сливались в несмолкающий гомон. Родители шикали на детей, чтобы те держали руки подальше от произведений искусства: «Touche pas» [3] . Шелестела одежда, сталкивались чуть слышно локти и плечи, когда посетители обходили друг друга. Мельтешение фигур. Нервный топоток бдительных служителей: «Touchez pas. Silence, s’il vous plait» [4] . Переменчивое освещение: льющийся в окна яркий свет становится рассеянным и постепенно меркнет за долгие часы, пока музей открыт для посетителей. А теперь… деревянный ящик с тремя красными кружочками и скрипучая тележка с разболтанными колесами.
3
«Не трогай» (фр.).
4
«Не трогайте. Соблюдайте тишину, пожалуйста» (фр.).
В галерее воцарилась тишина – тяжелая от пылинок, кружащих в воздухе. Давящая. Окончательная. Анна перестала ощущать присутствие портрета. Пришло осознание потери.
БЕЛЛИНА
Флоренция, Италия1479 год
«В конце концов, все мы что-то скрываем». Эта мысль кружилась и трепетала в голове Беллины, когда та шла вместе с семьей хозяина в баптистерий на таинство крещения.
Рука у нее так и тянулась к карману, где лежало ее сокровище, тихонько постукивая по бедру при каждом шаге, но Беллина постоянно мысленно себя одергивала. Хотя какое там сокровище – сущая безделица, крошечный коралловый амулетик из тех, что бабушки повязывают на шейку новорожденным внукам, чтобы охранить их от бед и превратностей судьбы. Вещица эта появилась в доме вместе с целой грудой крестильных даров, поднесенных родственниками и знакомыми синьора Герардини по случаю появления на свет его первого ребенка. Беллина приметила амулет сразу, когда бегала открывать дверь гостям, потянувшимся в дом на следующее утро после рождения младенца.
Право слово, этот амулетик был такой мелочью, хотя теперь он тяжело оттягивал внутренний карман холстяной нижней юбки Беллины. В россыпи других подарков – баночек с воском, кульков с миндально-лимонным печеньем, расшитых пеленок, двузубых серебряных вилок с выгравированными именами родителей – пропажу безделушки никто и не заметит.
Дом был полон подобных маленьких сокровищ, накопленных поколениями его обитателей – кому, как не Беллине, было об этом знать, ведь в ее обязанности входило хранить чудесные вещицы, выставлять, расставлять, переставлять, вытирать с них пыль, мыть и чистить. Она вольна была ими любоваться, но даже не мечтала никогда, что эти предметы могут принадлежать ей. И не понимала, почему женщины из семейства Герардини держат свои побрякушки запертыми в шкатулках и шкафчиках. Беллина думала, что, будь у нее хоть какие-то украшения, она носила бы их не снимая.
На рассвете семейство покинуло пронизанный сыростью особняк на углу виа Маджо, где дождевые воды с холма Боболи застаиваются и плодят мириады комаров. В утренней дымке Герардини направили свои стопы к величественному восьмигранному баптистерию подле собора Санта-Мария-дель-Фьоре. Колокола на звоннице церкви Сантиссима-Аннунциата созывали монахов на утреннюю службу. Незнакомые люди махали из окон и кричали поздравления на улочках, по которым несли темноглазую новорожденную девочку в зеленом бархатном чепчике и белых одеяльцах. Впереди всех выписывал зигзаги племянник Антонмарии Герардини, маленький Герардо. Мальчуган резво носился с одной стороны улицы на другую, хлопал ладошками по каменным стенам домов, пачкая длинные рукава изящного камзольчика, и матушка заполошно призывала его немедленно прекратить безобразничать.
«И ничего я не украла. Просто… спрятала амулет. Может, я его еще верну. – Рука Беллины сама скользнула в пришитый к холстяной юбке карман – невозможно было этому противиться. – Право слово, все мы что-то скрываем».
Беллина никогда в жизни не воровала у Герардини. Но какая служанка не задумывается о том, чтобы стащить что-нибудь у хозяев? Порой, смахивая метелкой из перьев пыль с деревянной резной шкатулки для драгоценностей или надраивая бронзовую поварешку, Беллина представляла себе, как это будет: вот она берет чужое и кладет в карман. Заметит ли кто-нибудь?
За все свои тринадцать лет жизни Беллина не ведала ничего, кроме сокровенных подробностей жизни семейства Герардини. Она знала, что мать новорожденной предпочитает оливковое масло, настоенное на побегах дикого майорана, а вино требует разбавлять лишь капелькой воды. Знала, какой порошок из шкафчика со снадобьями дать синьору Герардини, ежели у него от тушеных помидоров дерет горло. Знала, когда приходят регулы к каждой из женщин в доме. Еще знала, какие разговоры и обстоятельства могут вызвать размолвки между хозяевами и родней. И она была первой из домочадцев, кто увидел застывшие лица двух предыдущих синьор Герардини, прежних жен хозяина, которые одна за другой отдали Богу душу на родильном кресле.
Беллина считала, что всякий случай, когда матери и дитя удается пройти суровое испытание родами и уцелеть, – это повод для праздника. Ее собственная матушка, долгое время прислуживавшая в доме Герардини, не выдержала родовых мук. Беллина понимала, что синьор Герардини мог бы тогда без зазрения совести оставить ее, новорожденную сиротку, на ступенях Инноченти [5] . Но вместо этого он сжалился над крошечной Беллиной, дал ей приют в собственном доме и вырастил – не как рабыню и не как полноправного члена семьи, а как нечто среднее. Ее кормили, одевали, укладывали спать в колыбельку с теплыми шерстяными одеяльцами. И всегда относились к ней по-доброму.
5
Имеется в виду Оспедале дельи Инноченти – «Приют невинных», сиротский дом, построенный во Флоренции в 1-й половине XV в.
«Ты украла у человека, который почти заменил тебе родного отца», – неумолчно ворчал внутренний голос, но Беллина гнала от себя эту мысль, пока семейная процессия приближалась к громадине Санта-Мария-дель-Фьоре – крытый черепицей купол кафедрального собора было видно издалека. Именно возможность обладать скромными излишествами – расшитыми платьями, украшениями, всякими маленькими сокровищами – была преградой между ней и остальным семейством.
Спрятанный амулет постукивал Беллину по бедру при каждом шаге. Синьор Герардини вышагивал по улице во главе всей своей невеликой свиты из кузин и кузенов, дедушек и бабушек, слуг и служанок, поспешавшей за ним, будто суетливая, гомонящая стая гусей. Измученная мать новорожденной девочки осталась дома – ей предстояло провести взаперти традиционные сорок дней. Впереди замаячили склады красильщиков шерсти, и по кварталу заскакал вприпрыжку легкий ветерок с илистых берегов Арно. По Понте-Веккьо, где, как всегда, было оживленно, они перешли реку и двинулись дальше по виа Пор-Санта-Мария под несмолкающий перестук деревянных ткацких станков, которые возвещали начало нового рабочего дня в шелкодельных мастерских по обеим сторонам улицы.