Похититель секретов (сборник)
Шрифт:
Я незаметно кладу на подоконник заклеенный конверт, мой сотрапезник мгновенно его убирает. По лицу вижу, что на секунду он включил механизм оценки: то ли рентген, то ли аналитические весы. В конверте пачка купюр по пятьсот евро. Пятьдесят тысяч. В Москве скоробогачики из «новых русских» за вечер могут спустить столько в ночном клубе. Но для рациональной и бережливой Европы это хорошая сумма. Очень хорошая.
Дивервассер расслабился. Он ест медальоны из оленины под белое вино. Я не успел проголодаться, а потому заказал копченого лосося со спаржей и кружку «Пауланера». Великолепный лосось –
– Где вы думаете их держать? – я отхлебнул пива.
– В загородном доме дальнего знакомого. Он практически заброшен и стоит на отшибе. Идеальное место.
«Спартак» вновь вынул из кармана скомканную бумагу с несложной схемой: ресторан, две фигурки на выходе, чуть в стороне микроавтобус и легковой автомобиль, четыре фигурки с боков от двух, между ними сплошные стрелки, потом пунктирные линии к микроавтобусу… Теперь он рисует извилистую линию от машин к краю листа и изображает в конечной точке маршрута небольшой домик. Конечно, с художественной точки зрения слабовато, но по части информативности и наглядности – вполне сносно.
– Ясно, – киваю я.
Курт вновь сминает рисунок и прячет бумажный комок в карман.
– Сожгу в туалете, – поясняет он, хотя я ни о чем не спрашиваю. – Здесь нельзя: о подозрительном поведении обязательно сообщат в полицию…
– Как вы меня идентифицировали? – спрашиваю я.
Это не имеет практического значения, но я всегда предпочитаю иметь полную картину происшедшего, не только в основных, но и второстепенных деталях. О чем бы ни шла речь.
Курт Дивервассер дожевал очередной кусочек мяса, глотнул вина и промокнул губы салфеткой.
– Очень просто: вы привлекли мое внимание. Когда Центр вышел на связь, я сообщил о случайном контакте с русским, дал описание внешности. Потом они прислали фото. Естественно, я решил иметь дело со знакомым…
Действительно просто.
Какое-то время мы ели молча. Все практические вопросы были обговорены, а пустые разговоры среди серьезных людей не приветствуются. Но после еды можно и поболтать – это такой же элемент дижистива, как кофе, коньяк и сигара. На этот раз мы пили граппу.
– И все же, наши правила безопасности вернее ваших, – сказал я после третьей рюмки. – В них заложен принцип: «Лучше перебдеть, чем недобдеть…» Это великий принцип, он никогда не подводит!
– Что такое «перебдеть»? Я не понимаю, – суровое лицо Курта слегка порозовело, морщины разгладились.
– Лучше перегнуть, чем недогнуть. Лучше перестраховаться. Лучше проявить излишнюю подозрительность! Лучше перебрать, чем недобрать! У нас не брали после плена на секретную работу, и вообще на государственную службу не брали! Помните наш разговор?
– Ну и что?
– А у вас такого принципа нет. И что в итоге? Вас завербовали, когда вы были в российском плену, а потом приняли в австрийскую политическую полицию! Разве это дальновидно?
Дивервассер развел руками.
– Меня бы не завербовали, если бы не этот батальон. Ну, тот, который я засыпал лавиной! Я всегда боялся, что это откроется и меня расстреляют… Потому
– Согласен. Люди – это главное. Кстати, я бы хотел посмотреть на ваших людей…
Руководитель нелегальной сети кивнул.
– Я это предвидел.
Он глядит в окно. Промозгло-холодные фасады старинных домов, заснеженный асфальт, хлопья снега, планирующие в вальсе с низкого темного неба…
– Настоящая русская зима, вам не кажется? Как картина…
Я не отвечаю. Это лирика. Сейчас она неуместна.
Мое настроение передается Дивервассеру. Либо он читает мысли, либо чувствует настрой биоволн. Во всяком случае, от возвышенной поэзии он мгновенно переходит к суровой прозе.
– Два парня у витрины магазина. Парень за рулем «фольксвагена». Четвертый – вон тот, в синей куртке. Пятого не видно – он в машине, на заднем сиденье…
Ледяной, бездушный, механический голос. Голос из далекого прошлого. Из войны. Таким тоном наблюдатель называет снайперу координаты целей.
У меня опустились руки. Но не от тона. Самому молодому «парню» не меньше сорока. Тому, кто за рулем, – за пятьдесят. Правда, у него лицо бывалого человека. Очень бывалого. Прямо говоря – головореза. И все же… Надеюсь, герр Дивервассер не шутит…
Я перевожу взгляд на своего сотрапезника. Нет, он явно не склонен к шуткам.
– Сами понимаете, люди стареют, а притока новых сил нет, – поясняет он, продолжая читать мысли. – Но когда-то считалось, что у меня одна из самых боеспособных групп в Европе. С тех пор мало что изменилось. Кое-что, конечно, изменилось, но не радикально. Я, например, и сегодня перебью выстрелом сигарету у вас во рту…
Ну что ж, в конце концов, мы партнеры и должны доверять друг другу. Тем более что особого выбора у меня нет. Да и не особого – тоже.
– Хорошо, что я не курю сигарет, только сигары. Сигара толще, и в нее легче попасть…
– Может быть, лучше вы? – спрашивает Ивлев, задерживая палец над телефонной клавиатурой. Он заметно нервничает.
– Это будет подозрительно: ведь мы едва знакомы…
– Набирай, не тяни резину! – приказывает Фальшин.
Когда я объяснил, что руководителем акции «Л» стал не по инициативе Центра, а в силу привходящих обстоятельств, и это никак не связано с предстоящими кадровыми перемещениями, резидент заметно приободрился. В помещениях резидентуры телефонов нет, поэтому мы втроем сидим в официальном кабинете атташе посольства: для правдоподобия Ивлев должен звонить именно со своего аппарата. Но он застыл, как соляная статуя.
– Звони, чего ты ждешь! – рявкает полковник, и палец Ивлева падает вниз, метко ударяя в клавишу, как атакующий из поднебесья орел бьет убегающего зайца. Клавиша издает жалобный писк. За ней пищат другие.
– Пип, пип, пип, пип, пип, пип…
Клавиатура пропищала номер Марка Уоллеса. Ивлев нажимает клавишу громкой связи, и длинные гудки наполняют кабинет. Время растягивается, становится плотным и противным, как остывающая жевательная резинка. Не обнаруживаемый с другого конца линии магнитофон старательно записывает каждый звук.