Поход без привала
Шрифт:
Павел сделал рывок в сторону, двигался форсированным маршем. Утром разместил эскадрон в маленькой деревушке возле железнодорожного полустанка. Не прошло и двух часов, не успели еще поесть лошади, а дозор донес, что казачья сотня тоже приближается к полустанку. Павел вскипел: сколько можно бегать от них!
Сам дал сигнал тревоги — трижды пальнул в воздух (трубача в эскадроне не было). Построившись, конники направились к железной дороге. Усталые лошади шли неохотно.
Белых увидели сразу за насыпью. Казачья сотня медленно тащилась по грязному большаку. Заметив красных, казаки остановились, но не начали
Расстояние — метров шестьсот. Момент выгодный. Павел пришпорил коня. Не узнал свой ломкий, напряженно-высокий голос:
— Эскадро-о-он! Строй фронт!
Конники четко, как на учении, выполнили приказ, и это вселило в Павла уверенность.
— Пики на бедра, шашки к бою!
Строй ощетинился остриями пик.
Последнюю команду Павел выкрикнул уже не глядя на своих бойцов, повернувшись к противнику:
— Эскадро-о-он! За мной! В атаку, марш-марш!
Размахивая шашкой, он бросил коня в галоп. Летел, пригнувшись к шее своего вороного. Крикнул самозабвенно:
— Ура, товарищи! Ура-а-а!
И осекся, не услышав за собой эскадрона. Голос его одиноко угас на осеннем ветру.
Оглянулся, осаживая коня. Эскадрон застыл на месте. Вслед за Беловым скакал только рыжий комвзвод.
— Назад! — во всю глотку орал он.
Павел так дернул повод, что вздыбился конь.
Казаки на дороге тоже не двигались. Лишь некоторые стреляли прямо с седел. Но стреляли, наверное, для острастки: ни одна пуля не пролетела над молодым командиром…
Опустив голову, сгорая от стыда, ехал Павел впереди эскадрона. Он-то считал свое подразделение надежной боевой единицей, верил этим унтерам и вахмистрам, провоевавшим по три-четыре года. А они трусы! Может, они просто посмеялись над своим командиром, сговорились проучить его?.. Как бы там ни было, Павел ненавидел сейчас их. Ну, что же, не хотят по-хорошему, он заставит выполнять приказы, покажет свою хватку…
Когда начали затухать обида и горечь, сзади подъехал рыжий комвзвод.
— Ты что это, Павел Лексеич, надулся, как мышь на крупу…
— А что же мне, радоваться прикажешь? Не люди, тряпки какие-то!
— Ну-ну, эскадронный, ты полегче на поворотах. Тут народ постарше тебя, и видели мы кое-что. Знаешь, как раньше говорили: у кавалериста сердце горячее, а рассудок холодный… Ты о чем грустишь? Самолюбие у тебя заело? Или жалеешь, что живой остался, что не срубили тебя? Может, тоскуешь, что эскадрон цел, что люди кровью не истекли?
— И беляки целы.
— Беляк беляку рознь, Павел Лексеич. Сотня-то за нами третьи сутки идет, а нас не трогает, верно? А почему? Да потому, что осточертела казакам эта война. Возле своих домов они топорщатся, там они горло грызут, станицы свои сберегают. А сюда их ахвицерье силком гонит. Казак — он кто? Такой же мужик, как и я, таким же плугом землю пахал, пока не отодрали его от этой земли. Белые солдаты тоже ведь чьи-то дети, чьи-то мужья да отцы, им тоже умирать не шибко охота. И то сказать — нешто мы басурмане, чтобы своих молотить? Мы и на немца без всякой охоты шли, а тут, погляди, кумовья да сваты. Хорошо вот я к красным попал, а загребли бы меня белые, так и ходил бы под их погонами. Мы теперь ученые, и нет нам резона своих же мужиков юшкой мыть, свою землю сиротой оставлять… Вот
— Какой уж командир. Я в атаку, а ты рассуждать… Расстреливают за такое…
— Ну, весь эскадрон под трибунал не отдашь. И злобы на нас не таи. Если подойдет крайний случай, можешь быть в полной надежде. Не подведем. У нас каждый пятерых новичков стоит.
— Это я уже слышал, — оборвал Павел.
Разговор со взводным долго не выходил потом у него из памяти. Он убедился, что крестьяне, надевшие военную форму, мыслят по-своему, по-особому и ему волей-неволей надо считаться с ними.
Неделю спустя возле слободы Бутурлиновки эскадрон Белова оказался на фланге наступающего вражеского полка. Кавалеристы, спешившись, лежали на опушке, в густом кустарнике. Отсюда хорошо было видно, как развернулись для атаки белогвардейские цепи. Подоткнув полы шинелей, белые медленно шли по грязному полю, не обращая никакого внимания на винтовочную пальбу. Шли строго и даже красиво — наступала отборная офицерская часть.
Павлу было жутковато и любопытно. Он понимал, что белые наверняка собьют противостоящий им батальон, но думал не об этом. В цепи рядом с офицерами шагали юнкера, может, среди них были знакомые по школе прапорщиков, может, и он был бы там, не случись история с Урусханом…
Павел увидел решимость на лицах своих бойцов. Раздавались возбужденные голоса:
— Глянь, как идут, красавчики!
— Юнкеря, туды их дивизию!
— А ну, вложим их благородиям!
Люди выползали вперед, к краю опушки, устраивались поудобней, нетерпеливо поглядывая на Белова.
С поля явственно донеслась команда:
— Господа офицеры, с богом, в штыки! Ура!
И только тут Павел будто очнулся.
— Огонь! — крикнул он.
Полторы сотни винтовок и ручной пулемет дружно ударили по флангу цепи. Белые дрогнули, откатились, ушли за косогор.
Кавалеристы весело переговаривались, радуясь, что крепко всыпали белякам. Глядя на своих бойцов, Павел впервые отчетливо осознал: это не просто война, а война гражданская, война классов.
15
Весь ноябрь возле слободы Бутурлиновки продолжались затяжные, изнурительные бои. Эскадрон Белова наполовину уменьшился: много было раненых, больных, отставших где-то во время ночных маршей по раскисшим дорогам.
Ясным ветреным утром начальник штаба дивизии, бородатый латыш, вызвал Белова к себе и дал приказ: занять высоту на перекрестке дорог и оттуда наблюдать за противником. Задача была нетрудная. Павел подумал, что выделит для наблюдения один взвод, а остальным даст отдохнуть. Однако не получилось.
Едва поднялся на высотку, открылась перед ним картина жестокого боя. На село наступали спешенные кавалеристы из кавгруппы товарища Блинова. Беляки сопротивлялись, отбиваясь пулеметным огнем. А в тыл спешенным кавалеристам заходили казачьи сотни. Они уже достигли балки, где укрылись блиновские коноводы, там началась рубка, в разные стороны скакали оттуда подседланные лошади. Еще несколько минут, и наступающие блиновцы увидят, что оказались меж двух огней, что лошади их разогнаны. Дрогнут товарищи, растеряются, и тогда крышка: полягут под казачьими шашками!