Поход на полночь. Александр Невский
Шрифт:
Привезли новгородцы из Киева с поклоном от отца и гостинцы, сорочки вышитые да порты узорчатые, сапоги юфтяные. Младшие братья Александра бегали в новых сапогах, притопывали серебряными подковками по дубовым половицам. И мать примерила украшения и паволоки, что Ярослав прислал. Вот только короб Александра стоял закрытый, и княжичи гадали, что отец старшему брату прислал, потому как Александр, в тереме на княжеском Городище то, почитай, что и не бывал, порой и ночевал даже в городе.
По его приказу, пока земля мягкая была, ров вокруг Детинца углубили, рогатки да волчьи ямы обновили. Именитые люди – золотые пояса, должно что-то уже прослышали и смердов в черную работу – землю копать – гнали твердо и повсюдно. Простой приневоленный народ роптал.
– Ишь, – говорили новгородцы на торгу, – властью княжеской ему потешиться захотелось! Всякие работы придумал! Одна супротив другой тяжельше! Воев своих, всю молодшую дружину ученьем измучил. Прямо вот жалко робят!
– Это что… – говорили другие, – Он по всей округе все зерно да сено скупил! Из-за него, недоумка сопливого, вон как цены на хлеб в Новгороде подскочили! Золотым поясам – прибыль, а нам, простому люду, каково? Весь припас в Детинец и волокут, и волокут! В осаду он, что ли, садиться вздумал? От кого? Куды столько зерна – ведь сгниет все!..
– Он ведь эдак всю казну Новгородскую, глазом моргнуть не успеешь, истощит.
– Новгородскую- то истощит, а свою, небось, пополнит!
– Погоди, то ли еще князья удумают, когда отец его Ярослав вернется. Робяты, что с ним в Киев ходили, бают: в этом Киеве-то и глянуть не на что. Одни церквы обгорелые стоят, да стены дырявые. Сказывают – не стал новгородцев держать, мол, и своих-то воев кормить нечем!
– Это в Киеве? В мати городов русских?
– Вот те и в Киеве!
– Да они, князья-то, как псы ветошку этот Киев друг у друга рвут! Вот она, ветошка-ти, и износилася, изорвалася… Ить, что не год этот Киев жгут!
– Вот я и говорю. Он ведь, Ярослав-князь, вернется, да как прежде дорогу на Низы перекроет, чтобы хлебного подвоза не стало, вот молодой-то князь и почнет зерном приторговывать… Помяни мое слово! Так и будет!
– Да Бог с тобой, все же он князь, его ли это дело торговать?
– Да он, чай, не сам. Понаймет торговцев, с тороватыми людьми стакнется, они все вмиг управят, а прибыль ему!
Морозы сразу ударили крепкие. Стал лед на реках, установились зимники – дороги по болотам.
Александр, измотанный постоянными хлопотами, казалось, совсем разучился спать. Даже, чего с ним не бывало прежде, всю службу до конца в церквах, где случалось ему бывать, не выстаивал, а на хоры в Софии, где хранились бесценные летописи, даже и не поднимался.
Как-то, в окрестностях Новгорода, застала его с отрядом ночь. Ночь не беда. Развели костры, отаборились санями, задремали, стали рассвета дожидаться. Тут и прибился к костру странник не странник, не то путник, не то богомолец… Близко к свету не садился, но так нарочито боком к Александру повернулся, что князь его узнал. Когда отошли они подальше от дружинников, он и сказал весть сокрушительную:
– Тевтонский орден и орден меченосцев объединились в орден, рекомый именем Ливонский… Силой раз в несколько больше прежних. И земли его теперь от литвы до моря… Это не все! Против того, чтобы новый орден соделался, поднялся датский король. Решил король свою выгоду от союза этого нового иметь. Потребовал, чтобы орден датчанам землю эстиев вернул, тогда, мол, новый орден признаем!
– И что?
– Послали на суд папы Римского. Тот права датского короля подтвердил, и рыцари, скрепя сердце, Эстляндию датчанам вернули. Так что теперь противу Новгорода в союзе два ордена: Тевтонский, какой не распустили, новый Ливонский и датский король! Злая туча сбирается!
Александр благодарил подслуха, дал ему денег, но, возвращаясь к костру, подумал, что и сам не сомневается – хоть и велика беда от рыцарей, только можно до этой беды и не дожить. Неизвестно, какая туча страшнее: с трех сторон враги – немцы с датчанами теперь вместе, далее на юг литва, а с юга в степях диких неведомых конные орды подступают. Да это еще не все. С севера свеи да урмане. Рыцари язычников эстиев, ливов и пруссов покорили, каких и в строй поставили, чтобы было кем рвы при штурмах заваливать. А свеи язычников финнов – сумь, емь да тавастов тако ж католичат да примучивают. Одни только православные карелы и держатся, по милости Божией. Чуть Русь ослабей – подымут финнов из Новгородских земель: ненадежную водь, призовут чудские племена – вот те и еще одно нашествие. Одна для новгородцев дорога открыта на северо-восток, да там места вовсе дикие, гиблые – тайга на тысячи дней пути да студеные моря. Однако сейчас все эти напасти отступали перед главной – той, что конским топотом, будто дальним громом, накатывала из темной неведомой степи, из Дикого поля.
Александру иногда бессонными ночами чуть не в яви представлялось, как идут, наступают со всех сторон иноземные рати. И себе он мнился в полусне мальчонкой маленьким, как тогда на охоте… А беда наступает со всех сторон, давит… Просыпался, сбрасывал муть ночного кошмара, всматривался в темноту, и хотелось ему крикнуть:
– Отец! Где ты! Где ты сильный князь?! Что ж я один-то остался?!.
Почасту, даже не вставая с одра, чтобы не тревожить спящих вокруг дружинников, не поселять в них сомнения – мол, князь слаб, робок, потому и молится непрестанно, читал он про себя молитвы, а то и просто так своими простыми словами призывал Господа и всех святых в помощь себе… С тем и забывался сном, а утром вскакивал, будто прошлым днем и не уставал вовсе. Неутомимо скакал от одного городка до другого, где поновляли укрепления или ставили новые городки. Незаметно для себя научился и покрикивать, и по ленивым башкам кулаком брязгать, а кого и плетью перетянуть.
Но боялся, что его тревогу новгородцы примут за слабость, за страх перед врагами. Работали-то мужики из-под палки, не чуяли беду. Казалось им, что это князь дурит по младости лет и недомыслию. Объяснить же им, что враг при дверях стоит, Александр не мог. Во-первых, каждому не объяснишь, во-вторых, каждый нарочитый муж о своей голове заботится, вот и опасался, что мужики не укрепления возводить станут, а по лесам да болотам разбегутся, ежели в опасность поверят!
– Дрянь народ! – говорил в сердцах, видя нерадение смердов, ближний и верный боярин Федор Данилович. – Дрянь народ, лживый, ленивый и малодушный… Что смерды, что и бояре тако ж!
– Иных где взять! – оборвал его брюзжание Александр.
И старый боярин примолк. Только теперь молча и свирепо бил наотмашь сотников да десятников работного люда.
Александр запретить сего ему не мог. Боярин годами старше! Но понимал – когда при нем старый слуга лодырям зубы считает – злобятся-то на князя! Хоть бы и за дело боярин зуботычины раздавал да плетью согбенные спины охаживал! Александр и отъехать не мог, вроде тогда боярин свою волю вершит, а князь не во что! Но и видеть сего не хотел – отворачивался.